– Если бы это было так, у тебя уже была бы вилла на острове Жуан-ле-Пин.
– Мне все деньги нужны для другого.
Она сказала это между делом, и Боб не придал этому значения. Он подумал о платьях, украшениях, дорогих ресторанах, балах, прогулках по морю, поездках в места, где дышать воздухом – уже роскошь.
– У меня достаточно денег, – сказал он. – Если их не хватит, я начну торги с дядей Теодором. Чтобы одному править во Вреденхаузене, он бы и черту хвост позолотил.
– Я не знаю ни дядю Теодора, ни этот твой Вреденхаузен. – Клодетт взяла его под руку. Теплый ветер с моря гулял по парку «Англетера», донося дыхание Африки, вздох Сахары. – Я хочу видеть твою квартиру под небом, Боб.
Он кивнул, его распирало от неописуемого ощущения счастья, способного изменить мир, и он увлек ее за собой к своей машине, оставленной на улице Круазет.
С танцевальной площадки отеля «Англетер» Чокки и его друзья наблюдали за блаженным уходом Боба Баррайса. Они подняли бокалы и чокнулись, как будто заключили выгодную сделку.
– Рыба на крючке! – довольно произнес Чокки. – Теперь осталось вытащить ее на берег.
– И ты считаешь, Клодетт справится с этим?
– Если это суждено сделать женщине, то тогда только Клодетт.
– А если она влюбится в Боба? И у проституток такое бывает!
– Это ничего не меняет. Напротив. – Чокки выпил до дна. В своем белом смокинге с широким розовым воротником и шелковым галстуком-бабочкой он выглядел так аристократично и высокомерно, что даже привыкшие к персонам королевской крови официанты, лишь собравшись с духом, обращались к нему. – Она сделает свое дело превосходно. И к тому же очень дешево…
– Сколько? – спросил Вилькес, как сын судовладельца, с детства привыкший к счету.
– Три ампулы фенилметиламинопропангидрохлорида… Лундтхайм, сын химика, с улыбкой сказал:
– На нормальном немецком – первитин, цена – целых три марки.
Ночью, уже ближе к утру (о чем можно было судить по блеклым краям неба), Боб проснулся. Клодетт сидела на краю постели, раздвинув ноги, сверкая изумительной наготой. Ее длинные волосы были высоко подобраны, а азиатское лицо пребывало в полудреме. Она что-то искала в своей сумочке на ночном столике.
Боб продолжал тихо лежать, притворившись спящим, и наблюдал за ней. Его не покидало ощущение счастья, и он даже вновь хотел закрыть глаза, чтобы подольше насладиться последней картиной: взрыв ее любовной страсти и крик счастья у него в руках. Но то, как Клодетт тихо отползла от него и как дрожали ее руки и тряслось все ее тело, когда она возилась в сумочке, насторожило Боба, и он застыл, почти не дыша.
На ночном столике появилась узкая блестящая коробочка. Клодетт открыла ее, извлекла маленький шприц, надела на него тонкую иглу, потом снова сняла ее, вынула из сумочки пакетик, вылила в шприц три ампулы с прозрачной жидкостью и снова надела иглу. Потом она осмотрела свое левое бедро, надавила указательным пальцем левой руки на выбранное место и подняла шприц. Дрожь в ней усилилась, казалось, что она уже стучит зубами.
Когда она собиралась воткнуть иглу в мышцу, Боб молниеносно вскочил и схватил ее за руку. Она обернулась, блеснув широко раскрытыми, холодными глазами, и набросилась на него, как пойманная в сети дикая кошка.
– Отпусти меня! Черт возьми, убери руку! Я сейчас укушу!