– Ты уже слышал, как умирает человек?
– Да. Тысячи. Рядом со мной, передо мной, за мной… В России и позже во Франции.
– Не
– И слышал тоже! Звучит не слишком-то хорошо, когда человеку гранатой отрывает полтела.
– Боб умер в мирной обстановке.
– Ошибаешься! Он был на войне. Он жил в состоянии войны с обществом, он пал на поле боя – на своем поле боя! Если ты хочешь прослушать пленку…
– Обязательно.
– Хорошо, тогда я позабочусь пока об этой Клодетт и ее красивой могиле.
Полицейская машина развезла их… Как не оказать помощи знаменитым, высокопоставленным немцам в такой трагической ситуации? Франция – страна вежливости, и если голый мужчина умирает в объятиях голой женщины, то сочувствие даже официальных инстанций особенно велико.
Магнитофон еще стоял в комнате. Квартира выглядела так, будто Боб только ненадолго вышел за покупками… Когда Гельмут Хансен сел, у него была полная иллюзия, что сейчас войдет Боб с бутылками в руках. В ванной должна плескаться вода, и красивая женщина появится в дверях и скажет: «Мон шер, тебя так долго не было…»
Хансен бросил взгляд на кушетку. На обивке были видны пятна трупной жидкости. Завтра кушетку увезут и сожгут… а сейчас она была еще действующим интерьером трагедии. Хансен представил два обнаженных тела, которые переплелись и сгорели, пока вращалась катушка…
Он зарядил магнитофонную ленту и нажал на кнопку.
Шуршание. Шаги. Возня. Звон. Потом голос – облеченный в слова неодолимый соблазн:
– Иди ко мне. Поближе. Я так счастлива…
Клодетт. Это должна быть Клодетт. Хансен втянул голову в плечи, его вдруг зазнобило. «Я так счастлива…» А смерть уже кружит над ней.
Он вздрогнул. Совсем рядом, как будто он стоял за его спиной, раздался голос Боба:
– Ты что-нибудь чувствуешь?
– Я люблю тебя, Боб… Ляг со мной…
Тишина, шуршание, скрип пружин. Вот он лег. Хансен подался вперед, неотрывно всматриваясь в трупные пятна на обивке.
– Как хорошо… – Это Клодетт. Голос мечтательный, парящий, как звучание арфы. – Как божественно прекрасно… а ты хотел оставить меня одну.