— А твой — как?
— Что ему делается! Поскачет, не выдаст! Только мне не выиграть сегодня. Дурной сон видел, таксыр.
— Ну, не очень, должно быть, дурной: не был бы весел.
— Баба плачет от дурного сна! А нам — выигрываем, не выигрываем — скачка будет. Хорошая! Джалэддин говорит: не меньше пятисот будет наездников. — И он разминает плечи.
— А сон какой?
— Потом расскажу, таксыр. О сонном духе — разговор вечером. Днем — не надо тревожить сонного духа.
Издалека, снизу домчались визгливые звуки трубы; тупо затупали барабаны.
— Уже?
— Да, таксыр. Саллаэддин уже седлает.
Жорж — милый Жорж! — заметно волнуется. Так тебе и надо: зачем не скачешь сам!
Перед выходом он остановил меня:
— Смотри, вывернут тебя из седла: срам один.
— Да брось ты! Не говори под руку.
Гассан опять переукоротил стремена: каждый раз перед байгой, поверяя седловку, приходится с ним спорить: никак не убедишь его, что при моей посадке — нельзя так подтягивать стременные ремни.
Выехали, однако, не сразу: ждали от бека верхового с извещением. Прождали с полчаса. Наконец во двор вскакал посланный.
В седла!
На высоком взгорье — тылом к реке раскинут огромный шатер, весь устланный коврами: там бек, почетные гости вокруг дастархана; в глубине шатра рядами выложены призы: халаты, уздечки, шелка, пояса и ножи…
Перед шатром пестрой толпой, горяча коней, дожидаются участники скачки: их, на деле, не менее пяти-, а то шестисот. Халатов мало: больше темные, разных цветов, плотно прилегающие к телу бешметы, заправленные в красные, желтые, черные, шелками расшитые кожаные шаровары; ноги обернуты шкурами. Кони добрые, но низкорослые. Ариман выше. Уже это одно дает мне перевес: чем выше лошадь, тем легче «рвать козла».
Мы спешиваемся, по обычаю: заходим в шатер. Медлительно идет по рукам, вкруговую, голубая афганская чашка, глухо рокочет душистый чилим, раздуваемый для нас самим Джалэддином. Ласково улыбается бек.
Опять захрипели, застонали трубы… В добрый час, таксыр!
ebooksa