Крыша мира

22
18
20
22
24
26
28
30

— А разве можно по своей воле кровь с носу пустить?

— Есть которые умеют.

Дальше.

Казаки. Стирают белье.

— Остапчук намеднись клевер принимал у голопятого, тот — в первый раз, что ли, — обычая не знает, что девятый сноп — без счету, для экономии. Наперво девятый сноп отдал, на второй заспорил. Остапчук его снопом по роже как хряснет…

От бараков окликают меня. К ужину…

Ужинали. Пили разведенный спирт: «для экономии места» (возить далеко) — не водку, а чистый спирт доставляют в отряд. Ротные песенники пели «Хазбулата» и «Черную галку». Гарнизонный речь говорил: о культуре. Вспоминал, как в Ташкенте напутствовали отряд при выступлении на Памир.

— Сам генерал-губернатор, ей-богу! И так и сказал: «Держите на Крыше Мира высоко знамя цивилизации, как держал его Наполеон сорок веков с вершины пирамид».

Офицеры подхватили: «Ура!» Они кончали уже вторую четверть. Я сослался на болезнь сердца. Не мог я в этот вечер пить. Уже за полночь, в совершенной темноте, пошли стрелять из револьверов в цель: пустую бутылку насаживали на кол забора, один чиркал спичку, другой стрелял. Кончили — ротный забеспокоился:

— Фельдфебель! Пробить тревогу. Роту поднять, битое стекло подобрать, вынести за речку подальше. Неровен час принесет завтра нечистая сила начальство. Непорядок усмотрит — возись с ним.

* * *

Ни дня не хотел я прожить в Хороге. Но вышла задержка. Утром нагрянул полковник. Еле успели поднять из бараков и выстроить солдат. Рота стала развернутым фронтом, в две шеренги, на одном фасе «гарнизонного плаца»; на втором — в пешем строю сотня. Офицеры заметно волновались; ротный дышал, как карась в корзине, и крестил мелкими быстрыми крестиками огрузлый живот. При появлении кавалькады (начальник ехал с женой, адъютантом, взводом конвойных казаков) он подтянулся, однако молодцевато притопнул ногой и хриплым неожиданным басом скомандовал:

— Смирно!.. На кра-ул!

Винтовки взметнулись. Полковник не спеша сошел с коня, оправил на белом подкрахмаленном кителе ордена и две, тарелками пятившиеся, бухарские звезды и размял ноги. Небрежно прищурившись, он принял рапорт. Ротный, закончив, уже перехватил обнаженную шашку, которой он салютовал, в левую руку, готовясь — по ритуалу — принять начальническую длань для рукопожатия. Но длань опустилась от козырька непосредственно в карман, и начальник отряда, минуя глазами стоявших навытяжку офицеров, подошел к фронту. Поздоровался, ощупывая глазами ряды.

— Претензии имеются?

Ротный одернул шарф на отвислом животе и замер. Такой он был весь жалкий и седенький, под боевым убранством, и так униженно дрожали непрерывной дрожью веки, что я невольно отвел взгляд: брезгливо и жалостно.

Солдаты молчали.

Полковник недоуменно поднял брови, переступил шагом ближе:

— Довольствие получаете полностью?

Снова молчание. И затем дружный, обеими шеренгами ответ:

— Так точно, ваше высо-ко-родие.