Я вздрогнул. Последнее время страхи оставили меня. И вот… значит, Кэулькут снова встретился с ним! Ходил менять ходики… Вот для кого был предназначен список вещей!..
Я долго думал, как быть. Перед сном, когда мы остались с папой вдвоем, я все рассказал ему.
— Почему ты не рассказал раньше про Кэулькута?
— Я обещал ему.
— А теперь?
— Ложное обещание. А если Абакумов сделает зло?
— Ты хорошо поступил, что рассказал.
Отец, видимо, посоветовался обо всем с Ермаком и Женей. Они вызвали Кэулькута и долго убеждали его в чем-то — наверное, сказать, где скрывается Абакумов. Но Кэулькут отказался наотрез.
— Я обещал! — твердил он.
Кэулькут умел держать слово. Я думал, что он рассердится на меня, но он по-прежнему обращался со мной ласково, как и со своими детьми. Только больше никогда ничего не рассказывал. Это было немного обидно.
И снова ожили страхи. Проклятый Абакумов снился мне в кошмарах чуть ли не каждую ночь.
Я орал во сне как оглашенный, отец будил меня и иногда брал к себе в постель, как маленького, так как я весь трясся. Наяву я не боялся, потому что был всегда с людьми.
Мы очень весело встретили Новый год. Гарри обещал удивить нас и удивил, наготовив всяких чудес, — просто превзошел самого себя. И мы все выпили за его здоровье.
Ермак организовал вечер самодеятельности. Каждый обязан был выступить с каким-нибудь номером, а кто ничего не умел, должен петь в хоре. Валя вместе с Гарри сплясали матросский танец, Женя спел несколько неаполитанских песен (у него оказался хороший тенор), Ермак сыграл на гавайской гитаре, Гарри — на балалайке (просто виртуозно!), Ангелина Ефимовна замечательно прочла «Флейту-позвоночник» Маяковского, отец показал несколько фокусов, которые он освоил еще в детстве. Но самый большой успех достался мне. Я переоделся Гекльберри Финном (порванная соломенная шляпа, Гаррины клетчатые брюки на одной подтяжке и старая рубаха Бехлера с засученными по плечо рукавами) и прочел наизусть пятую главу. Все умирали со смеху и прочили мне большое артистическое будущее.
Только папе не понравилось, он даже расстроился… Я-то знал почему. Он мечтал о сыне — ученом, исследователе, путешественнике, но никак не об артисте.
На другой день Ермак должен был опять доставить отца на ледник. Я попросил отца взять меня с собой. Он, видимо, обрадовался, но добросовестно разъяснил мне, что «там будет потяжелее».
— Пусть! Я хочу быть с тобой! Буду тебе помогать. Например, убирать или готовить обед. Возьму с собой учебники — буду заниматься.
— Ладно, — усмехнувшись, согласился отец и потрепал меня по плечу.
И вот мы вдвоем на леднике — мой отец и я.
Мы стоим на самом гребне ледника и смотрим, как разыгрывается в небе фантасмагорический спектакль. Вечные снега на вершинах гор, отражая небо, окрашиваются в лиловые, желтые, пурпуровые, зеленые тона. А долина Ыйдыги, далеко внизу, тонет во мраке. Слышен странный крик: над долиной летит одинокая полярная сова. А потом — словно короткие выстрелы из пневматического ружья: трещит лед, на котором мы живем. И снова безмолвие. И все ярче разгорается в небе зеленоватый и лиловый холодный огонь, от которого дрожит сердце. И я невольно ищу руку отца. Мы одни в пространстве Великой полярной ночи.