— Я тебя средству от пули научу. Коли в тебя кто стрельнет из ружья, а тебе хоть что.
Чарли молчал. Тогда она свистящим прерывистым шепотом открыла ему тайну:
— В пятницу, в полнолуние накопай мышиного корня, свяжи пучок и носи на шее в мешочке белого шелка.
— Ты рехнулась, — сказал Чарли.
— Я научу тебя заговаривать кровь, пригвождать к месту зверя, делать слепых коней зрячими — всему научу! Научу, как лечить корову, если она дурной травы объелась, как выгнать беса из козы. Хочешь, покажу, как делаться невидимкой!
— О! — воскликнул Чарли.
Сердце Старухи заколотилось, словно барабан солдата Армии спасения.
Ручка двери повернулась, нажатая изнутри.
— Ты разыгрываешь меня, — сказал Чарли.
— Что ты, нет! — заверила Старуха. — Слышь, Чарли, я так сделаю, ты будешь словно окно, сквозь тебя все будет видно. То-то ахнешь, сынок!
— Совсем невидимым?
— Совсем, совсем!
— А ты не схватишь меня, как я выйду?
— Я тебя пальцем не трону, сынок.
— Тогда, — нерешительно сказал он, — ладно.
Дверь отворилась. На пороге стоял Чарли, босой, понурый, голова опущена на грудь.
— Ну, делай меня невидимым.
— Сперва надо поймать летучую мышь, — ответила Старуха. — Давай ищи!
Она дала ему немного сушеного мяса заморить червячка, потом стала смотреть, как он карабкается на дерево. Выше, выше… Как хорошо на душе оттого, что он там карабкается, как славно, что он здесь, рядом, после многих лет одиночества, когда некому даже «доброе утро» сказать, кроме птичьего помета да серебристого улиткина следа…
Вот с дерева падает летучая мышь со сломанным крылом, Старуха схватила ее — теплую, трепещущую, свистящую сквозь фарфорово-белые зубы, а Чарли уже лез вниз, перехватывая руками, ликующе гикая.