В ту же ночь, в час, когда луна принялась обкусывать пряные сосновые шишки, Старуха извлекла из складок своего просторного синего платья длинную серебряную иголку. Твердя про себя: «Хоть бы сбылось, хоть бы сбылось», — она тщательно прицелилась в мертвую летучую мышь, крепко-крепко сжимая холодную иглу.
Она уже давно привыкла к тому, что, несмотря на все ее потуги, всяческие соли и серные пары, ворожба не удается. Но как расстаться с мечтой, что в один прекрасный день начнутся чудеса, фейерверк чудес, алые цветы и серебряные звезды в доказательство того, что господь простил ее розовое тело и розовые грезы, ее пылкое тело и пылкие мысли в пору девичества. Увы, до сих пор бог не явил ей никакого знамения, не сказал ни слова, но об этом, кроме Старухи, никто не знал.
— Готов? — спросила она Чарли, который сел, съежившись, сложив ноги накрест — тонкие икры оплетены длинными, с гусиной кожей руками, рот широко открыт, зубы блестят…
— Готов, — с содроганием прошептал он.
— Раз! — Она глубоко вонзила иглу в правый глаз мыши…
Так!
— О! — крикнул Чарли, пряча лицо в руках.
— Теперь я заворачиваю ее в полосатую тряпицу — вот так, а теперь клади ее в карман и носи там вместе с тряпицей. Ну!
Он сунул в карман амулет.
— Чарли! — испуганно вскричала она. — Чарли, где ты? Я тебя
— Здесь! — Он подпрыгнул так, что свет красными бликами заметался по его телу. — Здесь я, Бабка!
Он лихорадочно разглядывал свои руки, ноги, грудь, пальцы.
— Я здесь!
У нее были такие глаза, словно она смотрела на полчища светлячков, снующих взад-вперед в пьянящем ночном воздухе.
— Чарли! Надо же, так быстро
— Да ведь я здесь! — всхлипнул он.
— Где?
— Возле костра, возле костра! И… и я себя вижу. Вовсе я не невидимый!
Старуха качала своими тощими бедрами.
— Конечно,