— А то… Вот когда солнышко к земле клонится, оно все вокруг в свой цвет красит… Не токмо кони, а человек и тот красный делается. Не замечал?
— Не… — покачал головой мальчик.
Данило обтер руку полой перепачканного краской подрясника и перекрестил Кешку.
— Полюбил я тебя, Иннокентий, за нрав кроткий, за послушание… Не боязно ехать-то?
— Боязно, — тихо ответил Кешка.
— А ты не боись, Иннокентий. Может, оно и к лучшему. Людишек повидаешь, божий мир поглядишь. Ладан-то небось надоело нюхать? — засмеялся Данило.
Иннокентий поглядел на валенки Данилы.
— Валенки-то… каши просят, — улыбнулся Кешка. — Я тебе новые достану.
— Где же ты их возьмешь? — усмехнулся Данило.
— В городе-то, говорят, чего только нет…
Данило тихо рассмеялся и снова перекрестил Кешку:
— С богом! Ступай! Добрая ты душа…
Укомовские сани выехали из монастырских ворот, над которыми возвышалась квадратная церковь, почти в сумерки. Мызников сидел рядом с кучером. Он то и дело оборачивался назад, ободряюще подмигивал ребятишкам, сидевшим на заднем сиденье. Кучер помахивал кнутом, и лошади весело бежали по дороге, ведущей в заснеженное поле. Солнце едва скрылось за лесом, и облака, подсвечиваемые им, были как бы прозрачны… У Мызникова было хорошее настроение, и он запел:
Мы красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело