Феклин обернулся, посмотрел на убитого, потом на своего командира с револьвером в руке и прошептал:
— Во, проклятый! И как это он подлез?
— Смотреть надо лучше. Не то нас с тобой, как кур, прирежут.
— Теперь уж я… — Феклин взял ружье наизготовку. — И как он, проклятый… Во! — Он приложился и выстрелил в бегущего вдоль борта пирата, промахнулся, и тот ловко перемахнул через фальшборт. Раздался плеск.
Косые лучи утреннего солнца осветили окровавленную палубу и поверхность бухты, покрытую космами тающего тумана.
Несколько матросов, положив винтовки на планширь, стреляли по уплывавшим пирогам.
У грот-мачты матросы накрывали брезентом павших товарищей.
Бледный доктор перевязывал матроса, раненного в плечо, сбоку стоял санитар Карпухин, держа сумку с бинтами.
Раненый матрос улыбнулся командиру:
— Сила их была. Как и отбились в такой темени да тумане, право, не знаю. Лезут и лезут, как тараканы из щелей. И ножи у них, не приведи господи! Прямо косы, а не ножи!
Командир узнал матроса Луконина, тихого, застенчивого человека.
— Молодец, Луконин!
— Чего уж там молодец… — На серых щеках матроса появился слабый румянец. — Думал, не встречу солнца. А вон оно, жжет уже…
— Большие потери? — спросил командир у доктора.
— Еще точно не знаю. Пятеро убитых у нас и человек двадцать раненых. Карпушин, помоги раненому встать.
— Ничего, я сам… — сказал Луконин.
Подбежал, как всегда озабоченный, старший боцман, взял под козырек.
— Вольно! Жив, Петрович? Ну как, страшно было?
— Страх был, конечно, да не очень. Больше я за тех был в тревоге. — Боцман боднул головой в сторону нижней палубы. — Думал, не оклемаются…
— Ну, и как?