Полез Аврамов в глубь куста, сел на теплое, нагретое Шамилем место. Братья умостились по бокам. Из куста торчали теперь шесть ног, — одна босая. Ели вишни, стреляли косточками — кто дальше. Шамиль собирался с мыслями, Аврамов не торопил. Положил башмак на колени Шамилю, заметил:
— Изувечить человека мог. В нем одних гвоздей полпуда.
— Ну? — поднял бровь Шамиль. — Не буду больше. — В голове колобродила радость встречи, к ней примешивалась зависть: Гришка, бессменный напарник по армейской разведке, здесь, при настоящем деле, в ЧК, а он все болтается между небом и землей, табуретки в артели сколачивает.
— Ты хоть про житие свое расскажи, — не выдержал Аврамов, — где, по какому ведомству хлеб добываешь?
— Я-то? В артели. Топором тяп, молотком ляп — готова табуретка. Живу-у-у.
Скучно это у Шамиля вышло, про жизнь, глаза пеленой затянуло.
— Да-а, — сочувственно протянул Аврамов.
— А ты не дакай, ты к себе возьми, — угрюмо попросил Шамиль.
— Несерьезно ты к этому вопросу подходишь. В нашу контору так просто не попадают.
Шамиль вздохнул. Сам знал, что сюда так просто не берут. Помолчали. Аврамов подтолкнул локтем в бок:
— Брата представил бы.
Шамиль оживился, нахлобучил Саиду папаху на глаза, спросил Аврамова:
— Похожи?
— Ну! — уважительно заметил Аврамов. — Копия, из одного теста, что ли?
— То-то, — ухмыльнулся Шамиль, — один замес. Только глухой и немой он, медведь отца на его глазах в малолетстве задрал и самого с кручи сбросил. Нас мать напрочь путала, особенно когда без штанов бегали. Близнецы мы, Саидом его звать.
— С тобой живет?
— Нет. В Хистир-Юрте у муллы батрачит.
— Г... где? — подавился вишней Аврамов.
— Чего ты? В Хистир-Юрте.
— Ты подробней, Шамиль, — нежно попросил Аврамов, плотнее усаживаясь, глаза играли настороженным блеском. Ворочалось в голове с утра, мозолила мозги связка: Митцинский — Хистир-Юрт. Что-то темное, дикое и неуловимое все ощутимее клубилось вокруг этого имени.