Сердце у меня забилось.
— Она сама сказала. Они с дедом говорили о том, насколько иностранцы способны понять нас, как раз накануне того, как ты вернулся от Фаррантов. Дед так и не высказался определенно, я сильно сомневался, но Дорна сказала, что некоторые могут, и назвала среди них тебя.
— Интересно, что она теперь думает?
Дорн какое-то время молчал.
— Вам действительно удалось найти общий язык?
— Не всегда, но мы очень много говорили о торговле с заграницей и о политике, и тут понимание было полное. Хотя, конечно, взгляды у нас разошлись. Кстати, порою она бывает и очень красноречива. Но ты и вправду сомневаешься?
Дорн резко поднялся и обернулся ко мне, стоя спиной к огню.
— Почему тебе так хочется походить на нас?
— Не знаю, как насчет «походить», но мне хотелось бы хоть как-то понять вас.
— Это одно и то же! И что же ты хочешь понять?
Единственное, что пришло мне на память, — это минуты смятения, пережитые рядом с Дорной, а из них — самое болезненное: мысли о том, что в чем-то я кажусь ей ущербным.
— Просто мне не нравится быть чужаком.
Дорн не поспешил опровергнуть меня.
— Но что так беспокоит тебя? — спросил он наконец. — Почему ты считаешь чужаками нас?
— Потому что вы не кажетесь мне чужими, а я для вас — чужой.
— Должно быть, мы кажемся тебе очень странными.
— Иногда странными, но не чужими!
— Это потому, что ты здесь, а мы живем своей обычной жизнью и ты видишь только ее.
— Нет, потому что и там, в Америке, ты не казался мне чужим.
— Мы устроены проще, и наша цивилизация дает человеку больше уверенности в себе, — сказал Дорн с расстановкой.