— Это была только
— Но что-то еще живо, — воскликнул я. — Оно живо во мне и по сей день, и это называется
—
— Теперь весна, — сказала она немного погодя другим тоном, — и нам с вами надо побольше гулять. Мы будем счастливы. — Она помолчала. — Да, мне все окончательно ясно: вы и я не из тех, кому достаточно одной лишь чувственной любви, без
Она снова умолкла, потом продолжала:
— Неужели вы несчастны, Джонланг? Я — нет. Теперь я люблю вас еще сильнее и лучше.
— Я не чувствую себя несчастным, Наттана, но не могу представить, что больше никогда не коснусь вас.
— Давайте не будем выдумывать никаких глупых правил, дорогой. Если, пока вы здесь, вы захотите меня так сильно, что решите, что лучше не сдерживать себя, — попросите меня прийти к вам, и я с радостью приду.
— И вы сделаете так же, если решите, что это лучше для вас?
— Да, у нас все будет обоюдно… Я могу прийти сама, хотя ничего не обещаю.
— Я пойму вас.
— Конечно. Разве можем мы не понять друг друга? — Она подняла на меня глаза. — Поцелуйте меня.
Наттана была права, и в правоте ее крылась большая мудрость. Вместо тягостного, навязанного самому себе ограничения я получал свободу узнать себя — кто я и чего хочу в этой жизни, сейчас или позже.
Дни шли за днями. Работа над новой конюшней продолжалась, и Эк и Атт были все те же: один — постоянно погруженный в свои размышления, серьезный, другой — беспечный весельчак. Они не скрывали, что им все известно, однако не давали советов, принимая случившееся как факт и упоминая о нем лишь косвенно, например, когда Эк предложил, что, как только станет теплее, мы с Наттаной можем из наших комнатушек перебраться спать в эллинг.
Приближалось двадцать восьмое, когда мне снова предстояло отправляться в дозор. Накануне мы с Наттаной взяли укороченный день и пошли прогуляться вдоль южного берега озера по еще не просохшей дороге, ведшей к ущелью Мора. Мы говорили о том, как будем жить каждый в своей стране, условившись всегда оставаться друзьями и переписываться. Домой мы возвращались в пылающих лучах заката, взволнованные ощущением совершающегося вокруг и в нас самих чуда. Отныне я препоручал Наттану некоему мужчине, к которому она почувствует
Но той же ночью, когда я уже засыпал, дверь открылась — и вошла Наттана.
— Я пришла, — сказала она, — потому что хочу быть с вами.
Тело ее белело в темноте. Я обнял ее.
— Не надо ни о чем думать, — шепнула она. — Ни о чем меня не спрашивайте, и я не стану спрашивать вас. И не будем ничего говорить.
Той ночью мы любили друг друга так страстно, как никогда. Мы стали искушеннее, и любовь наша была безудержной. Прежние надежды и желания ожили. Казалось, что я не смогу жить без нее, но я молчал. Она принадлежала мне, и мы понимали, что это скорей всего никогда не повторится, но молчали.