— Да погодите вы! — оборвала ее Мажарова. — Уже раз дали…
— Молчу, молчу, — прижала руки к груди Крюкова.
— Надо ведь с умом… Не пойдешь же прямо… — Нина замолчала, вздохнула, приложила пальцы к губам — думала.
Валентина Павловна почтительно ожидала.
— Эх! — сказала в сердцах Мажарова. — Не доверяю я вам!.. Не умеете вы держать язык за зубами…
— Теперь буду держать! Клянусь сыном!
— Значит, следователю десять, не меньше, — хмуро произнесла Нина.
— Десять тысяч? — вырвалось у Крюковой. — Откуда у меня?
Мажарова смерила ее презрительным взглядом, как когда-то Фаина Петровна Вольскую-Валуа.
— Хорошо, — зло усмехнулась она, — выпутывайтесь сами… А уж я как-нибудь позабочусь о себе…
— Десять так десять, — обреченно кивнула Крюкова. — Но где гарантия, что все кончится и нас не тронут?
— Возьмет деньги — будет связан с нами одной веревочкой… Но главное слово за прокурором, — железным голосом продолжала Мажарова.
— Еще и ему? — простонала несбывшаяся квартировладелица в роскошном доме на Сиреневой набережной.
Подсчитывали и рядились до позднего вечера.
Громко, как это почему-то принято в ресторанах, играл оркестр. За столом, заставленным дорогими блюдами и напитками, сидели двое: Нина и Антон. Шел разговор. Не интимный. Просто дружеский. Ибо Антон не претендовал на руку и сердце Нины. Он зашел к ней в общежитие грустный и пришибленный от последних неудач — никуда его петь не брали.
— Прошвырнемся в кабак? — предложила Мажарова.
Ремизов выразительно вывернул карманы брюк.
— Я приглашаю, — сказала Нина.
В “Прибой”, естественно, не пошли. Но в Южноморске имелись места не хуже.
Бывший солист ансамбля “Альбатрос” все плакался собеседнице в жилетку.