— Можно, если сбросить лишнее бремя.
Мы возвращались к гостинице узкой улочкой, по обеим сторонам которой росли старые деревья, а осанистые старинные дома гордо и неколебимо высились в лунном свете, словно обещая милый уют и тепло — отдых после тягот жизни на море, чей соленый запах чувствовался в воздухе.
Глэдис задумчиво молчала… Мне ничего не хотелось от нее скрывать, и я первым нарушил молчание.
— Я любил Дорну, — начал я, — и не сомневался, ни на минуту не сомневался в своей любви. Потом я потерял ее… Это было тяжело. Но есть что-то такое в Островитянии, что всегда придает человеку силы. А затем Дорна подарила мне те несколько дней, те часы воздаяния, после которых между нами не осталось никаких недомолвок и неясностей. Теперь она — прекрасное воспоминание, а я — окончательно свободен.
— Скажите, а эта история… она не настроила вас против американок?
— О нет!
Безмолвная, но живая, теплая, милая тень скользила рядом…
Мы подошли к двери гостиницы.
— Может быть, зайдете? — нерешительно спросила Глэдис.
— Пожалуй, нет.
— Что ж, тогда… попрощаемся здесь?
Она стояла на ступеньку выше меня, и мне не хотелось, чтобы она уходила.
— Так, значит, завтра, Глэдис…
— Встретимся внизу, в восемь?
— Да, в восемь! А как же ваше обещание?
— Обещание, да… Мне так жаль теперь. Не надо было этого делать.
— Не беспокойтесь.
— Я вернусь к двенадцати, и мы сможем пойти купаться. Так, значит, доброй ночи? Это был счастливый вечер.
— Я не утомил вас разговорами?
— Нет, мне теперь так о многом надо подумать!