— Не так уж мало ты узнала для первого раза, — сказал Ольшак и подбросил на ладони тряпичного клоуна.
“Если бы еще выяснить, что это страшилище символизирует, — размышлял инспектор после ухода Марыси. — А ведь оно должно что-нибудь обозначать: у покойного — клоун, у Броката — тоже, только с вырванным глазом. Интересно, отсутствие глаза что-нибудь значит? Ювелир Брокат делает вид или действительно не знает, что означает эта кукла? Его магазин ограбили, забрали на тридцать тысяч серебра. Есть ли связь между этим ограблением и появлением куклы? В свою очередь, Спавач говорит, что купил клоуна у случайной, торговки, но не признается, что его ограбили. Так все: таки грабили Спавача или нет? Если нет, зачем Козловскому наговаривать на себя? Боится чего-то, допустим! Может, даже хочет укрыться в милиции — и не такое приходится видеть за двадцать лет милицейской работы. Если человеку грозит опасность, он выбирает меньшее зло. Попасть в милицию менее неприятно, чем попасть под поезд. Но, очевидно, он все-таки не такой идиот, чтобы предполагать, что милиция арестует его исключительно по самообвинению. Наверное, просто хочет пересидеть несколько дней. О краже говорит с такой уверенностью, сыплет подробностями. Но тогда почему молчит пострадавший?”
Инспектор посмотрел в глаза-бусинки тряпичного клоуна, как будто хотел найти в них ответ.
За этим занятием и застал его Янек. Усевшись на табурет, он без спросу потянулся к отцовским сигаретам. Значительно взглянул на гору окурков в пепельнице.
— Не говори матери, — сказал Ольшак, встал и выбросил окурки. Он хорошо знал, что не должен столько курить. Жена прощает ему кофе, беспорядочное питание, готова даже не замечать его ночных бдений, но с сигаретами ведет беспощадную борьбу, требует, чтобы он выкуривал не больше десяти штук в день. Он выторговал себе двадцать, но ему редко удается сдержать слово. Две, а то и три пачки в течение дня, если он занят каким-нибудь трудным делом, как, например, теперь, когда нет ничего, за что можно было бы ухватиться.
— Персонал у тебя похорошел, — донесся до него голос Янека. — Ты это хоть заметил?
— А мне показалось, что тебе больше нравятся брюнетки?
— Уже знаешь? Мать?
— Видел как-то. Вы были так увлечены собой…
— Какое там, — смутился Янек. — Скажешь тоже — увлечены. Просто о чем-то болтали.
— Она интересная, — сказал Ольшак неуверенно. Он даже не присмотрелся к девушке, с которой видел сына на улице.
— Действительно ничего. Эта Каська тоже ничего. Может, даже лучше. Я встречал ее в “Спутнике” и даже как-то танцевал с ней.
Только сейчас инспектор понял, что Янек говорит о Марысе. Ну конечно, Марыся, посещая “Спутник”, придумала себе имя и фамилию.
— А что, — спросил он, — Марыся в последнее время часто бывает в “Спутнике”?
— В последнее время! — рассмеялся Янек. — По крайней мере, два года. Ее зовут Марыся? А я слышал, что ее называли Каськой.
— Два года? — искренне удивился Ольшак. Немного же он знает о личной жизни подчиненных. А почему бы ей не ходить в “Спутник”? Может, она любит танцевать. А это в городе единственное место, куда девушка вечером может прийти одна. Не говоря уже о том, что там завязываются полезные знакомства, которые могут когда-нибудь пригодиться. Марыся недавно получила повышение по службе за раскрытие шайки молодых угонщиков автомобилей. Кто знает, может, именно “Спутник” ей помог? В этом молодежном танцклубе должно происходить много интересных вещей.
— И ее всегда называют Каськой?
— А как же еще? — теперь удивился Янек. — Может, ей не нравится ее настоящее имя? Я знал одну Мариолу, которая потом оказалась Казимирой. В “Спутнике” паспорта не спрашивают. Говорит — Каська, значит, Каська. Советую тебе как-нибудь заглянуть туда.
— Пожалуй, ты прав. Может, даже сегодня успею это сделать, — инспектор посмотрел на часы. — Ты подбросил мне одну хорошую идейку… Послушай, — он вдруг сообразил, почему Янек сидит с ним в кухне, вместо того чтобы слушать свой магнитофон, — как у тебя с деньгами?
— По правде говоря, катастрофично.