— Чего тебе? Силу показываешь? Только на силу не надейся, вот тебе! — и она поднесла к его носу кукиш.
Петрушкин оторопел. Но, поняв, что здесь силой и угрозами ничего не добьешься, сменил тактику:
— И чего ты осерчала, Глафира! Наговорила бог знает что! Да ты садись, садись. Не обижайся. — Он подвинул ей новую рюмку, а голос у него был грустным. — Когда человек любит, он сам не свой делается. Вот представляю в мыслях кого другого рядом с тобой, и злоба берет, ревную. Я тебя, Глаша, и к этому милицейскому майору ревную. Вот почему я и спросил, зачем он тут ходит. Если что обидное сказал, прости. Моя тут вина.
Глафира уж и не знала, верить или не верить ему. Пристально вглядывалась она ему в лицо расширенными глазами. Петрушкин сидел грустный, виноватый, глаза полны слез. Добрая по натуре, Глафира пожалела его, обняла за шею, погладила седеющие волосы.
— Хорошо бы всю жизнь вместе. Правда, Андрюша?
— О другом и не мечтаю, — Петрушкин потянулся к ней. — Я боялся, что этот майор из-за тебя ходит. Как подумаю о нем — сердце горит. Ну теперь-то я спокоен. Верю тебе. А он за тобой не пытался ухаживать? Ничего не говорил? Ни словечка?
Глафира снова отодвинулась, разглядывая Петрушкина, словно видела его в первый раз. Не такой уж он, этот Петрушкин, тощий да высохший. Это его борода и старая одежонка таким делают. Так-то мужик крупный, жилистый, крепкий. И на лицо не плох — нос прямой и ровный, подбородок упрямый, глаза светлые...
Глафира привалилась к нему грудью:
— Не люблю я милицию. Всегда они кого-то ловят, всех подозревают. В тот раз, когда майор сюда приходил, я у ворот стояла.
— О чем же он говорил с тобой?
Хотя в голове у Глафиры и шумело, но правды она Петрушкину не сказала:
— Все милиционеры грубияны. Прогнал. «Не стой здесь! Уходи отсюда!».
— Ты ведь упрямая, неужели послушалась его?
— Ученая стала — с милицией связываться давно охоты нет. Ушла.
Петрушкин не поверил. Он налил ей еще одну рюмку коньяка.
— Ну, хватит, и чего мы вдруг об этом заговорили? Ну их к бесу! Они — сами по себе, а мы — сами собой, верно? Не будем портить себе настроение, давай выпьем по маленькой. Твое здоровье!
Они сидели за столом долго. Пили, ели. Когда допили наконец коньяк, Петрушкин сказал:
— Отдохнуть бы надо. Пусть хмель немного выветрится, — и сдернул с кровати покрывало.
В это время во дворе громко залаяла собака. Показалось, что кто-то открыл калитку и позвал хозяина. Петрушкин вздрогнул и сунул трясущуюся руку в карман. Потом быстро встал и, сделав вид, что поправляет подушку, достал что-то из-под нее и спрятал в карман. И тут же вышел во двор. Глафира ничего не заметила. Ей-то незачем было тревожиться: рядом с новым другом на душе у нее было покойно и радостно. Теперь ей стыдиться нечего, снова она сможет смотреть людям прямо в глаза — у нее будет свой законный муж.
В дом вошли двое мужчин. Один был человеком в годах, приземистым, другой — совсем еще юношей. Сзади на крыльцо тяжело поднимался Петрушкин.