— Давай откроем, — Петрушкин открутил пробку, разлил по рюмкам. — Попробуй.
— Я в жизни коньяк не пробовала. Говорили, что клопами пахнет. Правда это?
— Пустое. Коли выпьешь да закусишь конфетой, будет шоколадом пахнуть. — Петрушкин выпил.
— Уж не лучше ли привычная водочка? Что-то душа не желает это принимать.
— Это ты зря. Коньяк действует, как лекарство, если его в меру принимать. Да ты сама попробуй, — он взял ее рюмку и заставил выпить. — Ну как?
Глафира закивала головой. Через минуту щеки ее порозовели, глаза заблестели. Петрушкин подвинул свой стул к ней поближе, обнял ее, повернул к себе ее лицо и крепко поцеловал. Глафира, молча сопротивляясь, выставила локоть.
— Люблю я тебя, Глаша, — Петрушкин погладил ее по спине своей твердой рукой, — люблю, — и он снова пытался поцеловать ее.
— Борода у тебя колючая. Все лицо исцарапал. Перестань, — сказала Глафира и отвернулась
Петрушкин налил еще по рюмке.
— Глаша, хочу спросить у тебя... скажешь?
— Говори.
Петрушкин помедлил немного:
— Милиция здесь ходит вокруг да около, все выспрашивает что-то потихоньку. С тобой не разговаривали?
Глафира повернулась к нему, глядя широко раскрытыми глазами.
— Кто тебе сказал?
— Знаю. Слышал, что и с тобой говорили.
— Ты брось болтать такой вздор! Не сам ли ты позвал милицию, когда старуха пропала? Все плакался: найдите, утешьте. Если и приходили, то по твоему же делу, тебе помочь. Я ничего и слышать не хочу об этом! Я свой урок не забыла. На всю жизнь хватит!
— Ты не финти, Глаша, я добр, но и строг. Ничего не скрывай, говори прямо!
— Убей меня бог, если я понимаю, о чем ты говоришь! Я сплетнями не занимаюсь. Коли не к месту я здесь, могу и уйти! — Глафира рванулась с места, но Петрушкин удержал ее за плечо.
— Сиди ты! Не дрыгайся! — зло сказал он, когда Глафира снова брякнулась на стул. Рука у него была тяжелой и сильной. Глафира резко высвободила плечо.