Прогремел выстрел. Взвизгнув, снаряд унесся в ночь, однако взрыва не последовало. С Глазковым такое не часто случалось, но на этот раз он промахнулся. Такая досада! Именно тогда, когда промахиваться было никак нельзя. Заорал Глазков зло, он злился на себя за промах:
— Давай! Сейчас мы ему вкатим!
Звенькнула выброшенная гильза, заслан другой снаряд — секунды, растянувшиеся в минуты, в вечность. Захлебывался пулемет. Танк неумолимо надвигался.
— Огонь!
Взрывом рвануло броню, языки пламени вырвались наружу: танк запылал. Крышка люка откинулась, и Глазков не столько по выпрыгивающим немцам — их можно и из автомата снять, — сколько со зла за свой предыдущий промах влепил по горящей машине еще снаряд.
— Цель поражена!
— Хорошо, ребята!
— «Сосна»! «Сосна»! Я — «Береза»! Я — «Береза»! — доносился из выемки голос радиста.
Другие танки, повернувшие было на орудие Кузнецова, смешались позади пылающей машины, сбавили разом обороты и, словно потоптавшись в недоумении, стали поспешно разворачиваться. Они уходили вниз, под уклон, и автоматчики бежали следом, норовили взобраться на броню. Скатывались с нее, настигнутые огнем из буровских окопов, снарядами кузнецовского орудия.
— Уходят! Уходят фрицы — не по зубам!
— Командир, три на нашем счету! Неплохо, а? — Это Глазков, еще минуту назад виноватый и злой от первого промаха, кричал восторженно. — Пускай еще сунутся! А для начала неплохо, а, командир?
«Да, большая удача — подбить три танка в ночном бою, — подумал Кузнецов. — Лощинка выручила, укрыла при первых выстрелах. А первые, если тебя не засекли, — всему голова, весь настрой боя от них идет». И все-таки он понимал, глядя вслед четырем уцелевшим танкам, уходившим с высоты, что если бы они выдержали атаку, не растерялись бы при виде трех своих подбитых машин, а полезли напролом, то его орудию несдобровать бы. Он со своим расчетом просто не успевал бы отбиваться, и они могли расстрелять его почти в упор или смять. И тут уж никакая лощинка не спасла бы. И все же она помогла: полезь он, как Корякин, на гребень, оголись, кто знает...
С этой мыслью Кузнецов оглянулся, бросил взгляд на корякинское орудие. Оно молчало, а танки на том фланге все лезли и лезли на высоту, посылали снаряд за снарядом. Он насчитал их пять и все ждал с нетерпением, когда же навстречу им ударит орудие Корякина. Но оно молчало, и тогда он почувствовал, как от страшной догадки разом заледенело под сердцем, и стал лихорадочно соображать, как быть дальше. На его участке танки уходили все дальше, в сторону леса, и были теперь не опасны. Но там, у Корякина, бой кипел, рвались гранаты, пулеметы пропарывали ночь. Буровцы, судя по всему, дрались отчаянно, и им было нелегко. Орудие на гребне молчало. И тогда Кузнецов, почти целиком уверовав в самое худшее, крикнул Глазкову между выстрелами:
— Переноси огонь на левый фланг! Видишь, танки там все нажимают? Помочь надо. А эти, черт с ними, пускай улепетывают!
— Что же Корякин не поддерживает Бурова? — Глазков, обернувшись, разом все оценил, осекся на полуслове. — Беда, что ли, а?..
— Остаешься за меня! — приказал Кузнецов. — Я туда, на гребень. Бей, бей по танкам, молоти. Нельзя их пускать на высоту. Слышишь, Василий, нельзя! Не жалей снарядов!
— Есть! Все выполним как надо.
— Ну, я туда, к Корякину. Скоро вернусь.
— Осторожнее, командир! — Голос Глазкова догнал Кузнецова, когда он уже выбрался из лощины.
До корякинского орудия было метров сто. Запыхавшись, продирался Кузнецов через кустарник, забрав чуть ниже гребня с другой, тихой стороны. Намокшие шлем и куртка, набрякшие сапоги были тяжелы и тесны, и автомат казался пудовым. Он бежал, жадно нащупывая взглядом то место, где должно находиться орудие, но все еще не видел его и не слышал, и тревожное предчувствие беды нарастало с каждым шагом. По ту сторону гребня рвались снаряды, то один, то другой, пущенные второпях, бесприцельно, проносились с гулом и шелестом выше, над головой, — воздух при этом густел, становился тугим, — и взрывы их вспыхивали багрово в темной немой дали, не тронутой боем. Автоматная стрельба доносилась сюда приглушенно, отгороженная гребнем, не приближалась и не удалялась, и Кузнецов подумал, что Буров со своими держится. Но и немцы не отходят. В трескотне и грохоте боя он отчетливо различал голос своего орудия — из тысячи других, наверное, узнал бы его — и порадовался за свой расчет, за Глазкова, за так удачно проведенную молниеносную схватку с танками.
ebooksa