Встает человек в телогрейке. Голос у него дрожит:
— Я виноват, граждане судьи... Очень виноват... В том, что верил ему, директору нашему. Не мог даже допустить мысли, что счета представлялись подложные.
— Че-пу-ха! — взрывается бывший директор.
Как разобраться: кто из них прав, кто виноват? Или, может быть, оба виноваты?
Ченцов испытующе смотрит на судью. Ей очень идет синий костюм. Острая, поперечная складка на лбу. И оспинка на щеке. Оспинку, правда, не видно. Но Ченцов знает, что она есть. Может быть, один он в зале это знает.
Председательствующий обращается к прокурору: есть ли вопросы?
У прокурора — седые виски. Высокий. Спокойный:
— Вы подтверждаете, Солярин, что двести тридцать декалитров вина, приписанные к плану третьего квартала, были выработаны в сентябре?
— Да, — небрежно отвечает Солярин.
— И это дало вам возможность получить премиальные?
Бывший директор нетерпеливо поводит шеей.
— Тогда я прошу суд заслушать эксперта.
Ченцов смотрит на эксперта. Маленький, подвижный. Шуршит бумажками.
Но судья напоминает установленный порядок следствия. Эксперту предоставят слово в конце судебного заседания. Прокурор соглашается.
Ченцов с уважением смотрит на председательствующего. И это — Лена?!
...Так, значит, о моряке. Удивительно, как мог забыть о нем и о Лене. И как вдруг всё это вспомнилось. И вот он завидует им. Завидует, потому что живет на свете бобылем.
Друзей много, а дома он — один. И когда находится в аппаратной — там тоже один. И когда вечерами бывает у Акрама. И когда трехлетняя Назира обнимает его перепачканными шоколадом ручонками. И когда пятилетний Рустам взбирается на плечи. И когда с Назирой и Рустамом идет гулять. Там он тоже один. Правда, в редкие минуты он чувствует себя счастливым. Но это — не его счастье.
А Лена тоже счастлива. И моряк...
Перед судом — свидетель Баратов, механик промкомбината. Он в кирзовых сапогах и прорезиненном плаще. А под плащом, на спецовке, должно быть, комсомольский значок. Рубит фразы:
— Подсудимых знаю. Личных счетов не имею.