— На правой.
Новый курьез. Ведь свидетель из хутора Вторые Чиганаки утверждал, что у мужчины, преследовавшего колхозников, пятно на левой щеке.
Зашли к сестре Ярошенко. Она встретила нас безбоязненно. Голубоватые, нагловатые глаза ее смотрели прямо, в упор.
— Зачем пожаловали? — опросила она.
— У вас брат ночевал?
— Нет, я его давно не видела...
— А я видел! — раздался звонкий мальчишеский голос сзади нас.
Обернувшись, мы заметили шустрого с ершистыми светлыми волосами конопатого паренька лет пятнадцати.
— Где ж ты его видел?
— Да во дворе ходил. Я гляжу — незнакомый, ну и притаился. А он вышел из калитки и на улицу. Одежда на нем мятая, только просохла.
Хозяйка поняла, что запираться бесполезно, и заговорила быстро-быстро, словно стремясь загладить свое упорство. Действительно, в ночь на понедельник к ней пришел брат, уставший, в промокшей грязной одежде. Ничего не говоря, лег спать. Утром передал ей отрез мануфактуры и ушел в Михайловку. Остановился он у какой-то Маши, работающей на мельнице. Есть там у него еще сваха, которая живет при конторе хлебозавода.
Это было похоже на верный след. Но как же с тем, со вторым, у которого родимое пятно на левой щеке и который так упорно что-то скрывает? Решили, устроить очную ставку его с жителем хутора Вторые Чиганаки.
— Это он преследовал вас?
— Нет, тот повыше и худой.
— А родимое пятно с какой стороны?
Свидетель долго, пристально смотрел на белокурого. Потом хлопнул себя ладонью по лбу.
— Виноват, товарищи. Попутал. Теперь точно говорю: на правой щеке у того пятно.
— Этот? — мы показали свидетелю фотографию Ярошенко, прихваченную у его сестры.
— Он, он, стервец! — чуть не крикнул мужчина.
Сомнений почти не оставалось. Мы сообщили белокурому о преступлении. Только сейчас поняв, под каким подозрением находился, он отозвал меня в сторону и горячо, прерывисто зашептал: