– Придурки. Говорю же – в шахматы играем.
– Скажи, Антоныч, – заглотив порцию «Джи энд Би», сдавленно поинтересовался я, – а вас никто из персонала за рокировкой не заставал? Ни разу? Ну, как вы на доске там… шахуете?
– Да пошли вы.
Порция слилась вниз как по водосточной трубе, и сразу затеплело. Захорошело. Зацвело. Гриша первый раз за десять часов улыбнулся. И снова стал есть грудинку. Мне казалось, что он, как заболевшая собака, знал точно, что ему есть, чтобы полегчало. Собака ест траву, причем не всякую, а только нужную. А Гриша с достойным лучшего применения упрямством выбирал из салями, зелени, фруктов, говядины и всего остального грудинку.
Мы успели трижды выпить и два раза закусить, когда в дверь постучали. Я сразу определил – стук женский. Такой, знаете, как будто в дождливую погоду кто-то царапается в дверь – «Ну, откройте, пожалуйста, я вся промокла». Или как едва слышимый скрип качелей во дворе при закрытых окнах. Если меня сейчас не остановить, я придумаю еще с десяток аллегорий. В машине я отошел от дня рождения, поспав полчаса, и когда мы приехали в санаторий, выглядел как почти трезвый человек. Но после торжественного приема в пансионате все пошло насмарку. Мы снова засели за бутылки, потому что Антонычу требовалось восстановить соответствие заданному тону компании. Свежий виски лег на утихший коктейль из шампанского и водки, и я снова взорлил.
– Открыто! – гаркнул Гера.
Дверь открылась, и вошла та самая женщина, которую я не видел из-за двери в кабинете Веры Николаевны. Я не ошибся – сквозь белую ткань халата просвечивалась пачка сигарет, правда, не «Винстона», а «Честерфилда». Никакой кожаной жилетки. Белый халат, туфли на низком каблуке. Войдя, она улыбнулась одному только Антонычу, как человеку приятно знакомому, и произнесла тихо, почти нежно:
– Сергей Антонович, я пришла передать вам просьбу Веры Николаевны. Она ждет вас за доской.
И я понял, что ошибся: это не она басила в коридоре, невидимая. Этот голос так же похож на комиссарскую речь старшей медсестры, как звук флейты похож на звук тромбона.
– Прямо сейчас? – спокойно уточнил Антоныч, и я, почувствовав неладное, затаил дыхание.
– Ну, вы как будто два года здесь не играли! Когда вас дела останавливали? Она хочет обставить вас в кингчесс. Ну, я пошла, – и, показав нам всем, что под белым полупрозрачным халатом на ней надеты черные трусики и черный бюстгальтер, вышла.
Господи, какое в этом санатории гипертоникам может быть лечение? Здесь самое место ловить второй инфаркт после первого.
Гриша перестал жевать.
– Антоныч, что, правда, что ли?.. – тихо и изумленно проговорил Гера.
– Вы с ней… в шахматы? – только и смог выдавить я. – В смысле, сидите напротив друг друга, думаете, осмысливаете положение дел на доске?..
Антоныч встал и посмотрел на часы.
– Половина третьего. Она хочет обставить меня в кингчесс… – он хохотнул и покачал головой, вынимая пиджак из шкафа. – Когда это ей удавалось, спрашивается? У Веры Никитиной появились признаки стремления к господству по Моррисону. Правда, у девочек это проявляется в пятнадцать лет. Но за постой приходится рассчитываться. Кингчесс, – он вздохнул, застегивая верхнюю пуговицу, – так кингчесс… Это ужасно. Я сейчас так плохо понимаю конструкцию игры…
Я посмотрел на Геру. Он на Гришу. Гриша на меня.
– Немыслимо… – прошептал я.
Обычно, когда мне рассказывают такие истории, я превращаюсь в сволочь. И измываюсь до тех пор, пока мне не врежут в челюсть или пока не заплачут. Антоныча я с удовольствием довел бы до нервного срыва только за то, что он пытается нас охмурить и спрятать увлечение за дурацкой ложью. Ага, в шахматы он с такой секс-миной играет! Но, простите, когда заходит кто-то еще и говорит о шахматах спокойно, словно это на самом деле шахматы, продолжать шутить как-то глупо.
ebooksa