— Второй Туманский, — усмехнулся Ромка, когда она ушла.
— Кажется, еще почище, — поддакнул я.
Не сговариваясь, мы принялись прибивать ковер к стене, и, кажется, оба подумали об одном: несмотря на слишком категорический тон, Катерина Федоровна нам понравилась.
— А все же с геологами надо познакомиться, — сказал я с улыбкой, когда ковер висел на стене, и мы отдали должное его красивому рисунку.
Ромка молчал.
— Тем более, что у них есть такое очаровательное создание, — напомнил я. — Чего доброго, на заставе будет свадьба.
— Создание, — почему-то печально и хмуро отозвался Ромка. — Грач тебе нарисует, разувай глаза. Из обыкновенной девчонки сделает Афродиту.
— Ты видел ее, что ли?
— Нет, — зло ответил Ромка. — И вообще, у геологов мне делать нечего. Понял, романтик?
Нет, я так ничего и не понял. Да к тому же в голове у меня уже были не геологи, не загадочная красавица Новелла, а самый обыкновенный солдат рядовой Теремец, с которым я, как распорядился капитан Туманский, должен был вести повседневную индивидуальную работу. Да и только ли с одним Теремцом?
ТЕРЕМЕЦ И КУЗНЕЧКИН
— Ну как Теремец? — спросил меня Туманский вскоре после того, как поручил мне заняться этим солдатом.
Я доложил, что Теремец уже побывал на вышке и рубанком выстрогал доску, на которой в свое время нацарапал восторженный клич о предстоящей демобилизации. К этому я добавил, что с Теремцом, конечно, еще придется повозиться и что воспитание — процесс длительный и сложный. Тут же я поймал себя на мысли о том, что повторяю слова, которые говорил нам в училище преподаватель на лекции по основам воинского воспитания.
Туманский едва приметно усмехнулся:
— Он и сам кого хочешь воспитает.
Я пожал плечами. Но через несколько дней мне пришлось вспомнить слова Туманского.
Все началось с того, что рядовой Кузнечкин, задиристый и заносчивый солдат второго года службы, обозвал Теремца «тунеядцем в мундире».
Был жаркий субботний день. День, в который солдаты с нетерпением ждут бани, тех блаженных минут, когда можно, забыв о всех тревогах и неурядицах, забраться в парилку и отхлестать горячее податливое тело упругими прутьями горной березы.
Кузнечкин, как и все, любил баню. Правда, он побаивался забираться на верхнюю полку, — слишком уж обжигает сухой, раскаленный пар. Но в баню он старался попасть одним из первых. Арифметика тут была нехитрая: Кузнечкин страсть не любил, когда в самый блаженный момент, в который тело с нетерпением ждет, что его окатят горячей водой, раздается чей-то отчаянный возглас:
— Братва! Вода кончилась!