«Как жаль, что он не остановился в Нью-Йорке, — подумала Салли, — но не важно: он может отправиться туда завтра и повидать отца. Ведь он приехал, наверно, для того, чтобы прикончить папу или откупиться от него. Еще совсем недавно его появление было бы для меня волнующим событием, а сейчас оно интересует меня лишь в одном отношении. Я могу сказать Спини… Спайни… Спино… нет, ни один вариант мне не нравится. Словом, я могу сказать ему завтра: «Не смейте больше меня обманывать, а то мне придется сказать вам, с кем я вчера беседовала, и вы почувствуете себя не очень уютно».
Трейси не мог, конечно, знать, что утром его пригласят к Салли, а то бы он подождал. Поскольку же он этого не знал и чувствовал себя глубоко несчастным, то и ждать дольше не мог. Рухнула последняя его надежда — надежда получить письмо. По всем расчетам, сегодня был крайний срок, когда оно могло еще прийти, — и не пришло. Неужели отец и правда отказался от него? Видимо, да. Это было не похоже на отца, но иного объяснения не придумаешь. По правде сказать, отец его — человек крутого нрава, но не по отношению к сыну. И все же это неумолимое молчание выглядело очень зловеще. Так или иначе, Трейси решил отправиться в Россморовские Башни и… и дальше что? Он сам не знал; голова его устала от мыслей, он не мог решить, что станет делать дальше или говорить, — как получится, так и получится. Главное — увидеть Салли; больше ему ничего не нужно. А что будет потом — уже все равно.
Он едва ли сознавал, как и когда добрался до Россморовских Башен. Он понимал только одно, и только это было для него важно: что он наедине с Салли. Она была добра, она была мила, в глазах ее блестели слезы, а в лице и манерах сквозила тревога, которую ей не удавалось полностью скрыть, но в то же время держалась она неприступно. Они принялись беседовать. Вскоре она сказала, внимательно наблюдая краешком глаза за его унылой физиономией:
— Мне так одиноко сейчас, папа с мамой уехали… Я пытаюсь читать, но ни одна книга почему-то не интересует меня. Обращаюсь к газетам, но в них печатают такую чепуху. Берешь, скажем, газету и начинаешь читать вроде бы что-то интересное, а вам преподносят бесконечный рассказ о каком-нибудь, скажем, докторе Шалфее…
Трейси бровью не повел, на его лице не дрогнул ни один мускул. Салли была изумлена: вот это умение владеть собой! Сбитая с толку, она так долго молчала, что Трейси поднял на нее потухший взор и спросил:
— И что же?
— О, я подумала, что вы меня не слушаете. Так вот, читаешь и читаешь про этого доктора Шалфея, пока не надоест, а потом начинается описание его младшего сына, любимого сына — Цилобальзама Шалфея…
Это тоже не произвело ни малейшего впечатления на Трейси, он лишь ниже опустил голову. Какое сверхчеловеческое самообладание! Салли вперила в него взор и снова принялась за свое, решив на сей раз взорвать скорлупу спокойствия, за которой он укрылся: есть же такие слова, которые можно использовать как динамит, если неожиданно их преподнести.
— Затем рассказ переходит на старшего сына — этот уже не любимец. Описывается его несчастное детство, как он рос без присмотра, не ходил в школу, дружил с самыми подонками и в результате стал грубым, вульгарным, невежественным повесой…
А он хоть бы голову поднял! Салли встала со своего кресла, тихо и торжественно сделала шаг, другой, остановилась перед Трейси, — он медленно поднял голову, кроткий взор его встретился с ее горящим взглядом, — и докончила, упирая на каждое слово:
— Имя этого человека Спинномозговой Менингит Шалфей!
Лицо и вся поза Трейси выражали лишь безмерную усталость.
— Да из чего вы сделаны?! — воскликнула девушка, глубоко возмущенная этим железным безразличием и хладнокровием.
— Я? А что?
— Неужели у вас совсем нет совести? Неужели все это никак вас не трогает?
— Н-нет, — удивленно ответил он, — вроде бы нет. А почему, собственно, это должно меня трогать?
— О господи! Да как вы можете сохранять этот дурацкий невинный, добродушный, нелепый, отсутствующий вид, когда вам говорят такие вещи! Посмотрите мне в глаза — прямо в глаза. Так. Теперь отвечайте без уверток. Разве доктор Шалфей вам не отец? А Цилобальзам не брат? (Тут Хокинс, собиравшийся как раз войти в комнату, услышал эти слова и решил, что, пожалуй, правильнее всего будет отправиться погулять по улицам, что незамедлительно и исполнил.) И вас самого разве зовут не Спинномозговой Менингит, и отец ваш разве не доктор и не кретин, как все ваши предки, и разве он не дал всем своим детям имена по названиям разных ядов, болезней и всяких дурацких анатомических особенностей? Отвечайте мне что-нибудь — и быстро. Что вы сидите и смотрите на меня с отсутствующим видом, точно конверт без адреса! А я у вас на глазах с ума схожу, терзаясь ожиданием!
— Ох, я бы так хотел… так хотел… так хотел что-нибудь сделать — что угодно, лишь бы вы снова обрели покой и стали счастливы, но я не знаю как, не вижу такого способа. Я в жизни не слыхал об этих ужасных людях.
— Что? Повторите еще раз!
— Я никогда, никогда в жизни не слыхал о них до сих пор.
ebooksa