Хрустальный ключ

22
18
20
22
24
26
28
30

— Салмин, а, Салмин! Говорит капитан Торосов! Хандайлык ночью передал: есть подозрения, что пропавший убит. Можешь на день сократить своего Налимова? И доложить нынче же в девять вечера?

— Могу, — сказал я спросонья. А после отбоя трудно уже было бить отбой.

Искать удачу в этот ранний час можно было только в канцелярии промкомбината: за безуспешными поисками налимовского личного дела, за изучением толстенных канцелярских книг, в которые секретарша директора на протяжении десятилетий старательно вносила номера и наименования исходящих бумаг. Справка Налимова в 1961 году зарегистрирована не была. Уже ни на что не надеясь, я спросил молчаливую секретаршу, не знакома ли ей эта фамилия. Секретарша, оторвавшись от писанины, взглянула на меня поверх очков, уничтожающе высказалась в том смысле, что посторонним она отчет давать не обязана, но потом признала: да, да, — почти по Чехову — эту рыбью фамилию она когда-то слышала. И запомнила, потому что накануне муж привез с рыбалки налима (тоже чеховская, между прочим, рыба). Фамилию эту по слогам продиктовал машинистке тогдашний начальник сбыта Суздальцев Митрофан Анисимович: «Дана настоящая товарищу Налимову в том…». Подписал за директора, копии не оставил и регистрировать не стал.

Норцова в управлении не было. Я не на шутку встревожился. Еще бы — младенец в роли затаившегося тигра. Смешно, при условии, что ничего чрезвычайного не произошло. И совсем не смешно, если… Я передал наши находки криминалистам, намереваясь ехать на Новую, как в комнату колобком вкатился мой Олег.

Как доложил Олег, около двенадцати в прихожей задребезжал звонок и, поколебавшись мгновенье, практикант распахнул дверь. На пороге стоял сухощавый человек лет сорока пяти. При виде Норцова он несколько смутился: «Вы приятель Назыма Назаровича? Простите, не имею чести… А сам хозяин дома не ночует?» Норцов ответил, что не ночует. «Тогда мне остается пожелать вам доброй ночи», — заспешил незнакомец. «Что передать ему?» — спросил Норцов. «Передайте, что заходил Арифов», — и невнятно добавил: «Но вряд ли это вам удастся».

Приблизительно около двух часов до Норцова донеслись шорохи со стороны лоджии. Едва он задернул кушетку шторой, скрипнула балконная дверь. Жесткие всхлипы паркета прокатились вдоль стены, замерли около письменного стола, тотчас возобновились. Световые квадраты на полу поморгали, словно совершая рокировку, и за простенок между лоджиями уплыла, лягаясь, взъерошенная, гривастая тень, в которой Норцову почудился Ардальон Петрович. На столе лежал продолговатый предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении старинной рукописью. Маджид?

Послышались новые звуки. Потом щелчок замка. Еще кто-то явился! Грузные шаги. Сам Налимов, пожалуй, зажег бы бра в прихожей. Но ночной посетитель предпочитал темноту. Направился к книжному шкафу, чиркнул спичкой и, прислонив дрожащий огонек к стеклу, высмотрел на средней полке увесистый том, встряхнул, как прежде встряхивали мы. Из книги, разумеется, ничего не выпало. Манускрипт оставил гостя равнодушным. Тихо захлопнул дверь и был таков.

— Как он выглядел? Или ты все отсиживался под кушеткой.

— Нет, не отсиживался. Наоборот, пошел за ним до самого его дома.

— Оставил квартиру? Где у нас гарантия, что рукопись цела?!

— Рукопись я унес, — виновато заметил Норцов.

— Час от часу не легче. А вдруг за рукописью должен был придти иностранный резидент какой-нибудь с долларами. Или Налимов… Ладно, дальше.

— Дальше — незаметно шел за гостем, соблюдая дистанцию в сотню метров, жался поближе к домам. Через полчаса на улице Тополевой номер двенадцать — домик там такой за забором — он нырнул в калитку.

— Разглядел его?

— Ага! Нос большой, мясистый, ехидный, с раздвоенным кончиком. Губа отвисшая. Брюшко. И цвет лица кирпичный. Потом я вернулся к Налимову и торчал в квартире аж до сих пор.

— Где рукопись?

Норцов протянул мне сверток, который вполне можно было принять за конфетную коробку.

— Сам завернул?

— Сам, чтоб отпечатки не стереть, — пояснил как на экзамене кругляш.

— Закинь на второй этаж, к экспертам.