Драйверы

— «Нравиться, не нравиться — терпи моя красавица…» Лидусь, у тебя сколько денег в кошельке?

— Стошка. Два полтинника, — сказала Лида и вздохнула.

— Рублей, заметь, а мне четыре сотни баксов за этот рейс заплатят. На двоих с Борькой — восемьсот. Нам с тобой месяца на полтора, при наших запросах, хватит. Или я не прав?

— Да я понимаю…

— Ты знаешь, сколько машин каждый день до Мурманска и обратно ходит? Нет? Тыща… — насчет тысячи машин я, конечно, малость гиперболу применил, приукрасил. Впрочем — почему нет? Может, и действительно туда столько машин ходит каждый день. — Дошло?.. Туда и обратно по этой трассе несколько тысяч машин в день проходит. И все — с грузом. Движение — как на Невском. А у тебя — «на душе не спокойно». Плюнь и забудь. И потом — я же не один еду, с Борькой…

В общем, еле-еле успокоил я свою жену. А заодно и сам слегка успокоился, расслабился и, несмотря на судорожно прошедший день, быстро уснул.

* * *

Австрийский доктор Зигмунд Фрейд, кроме своего горячо любимого либидо, живо интересовался сновидениями. Выспрашивал о них пациентов, фиксировал рассказы на бумаге, сам иной раз что-то по ночам наблюдал, а утром записывал, и в результате даже книгу о снах написал. Я читал — интересно, но тоже с определенным креном в половую сферу. Впрочем, у него без сексуальной подоплеки вообще ничего нет. Старенький был, а туда же. Заклинило, видно, башню у доктора на этом деле. Бывает.

Я не доктор, у меня проще — никакой мистики и секса, сплошной реализм и любовь… к чему? К Родине, что ли? Черт его знает — может, и так.

Вот в последнее время я часто вижу один и тот же сон — мне кажется, что я вижу Родину! Очень круто!

Но я до конца не уверен, что это — Родина. Я даже во сне сомневаюсь — Родина это или нет? Я вообще не очень хорошо, вернее, даже очень плохо понимаю этот абстрактный термин, но все говорят — Родина, Родина… Вот я и решил, что вижу во сне Родину.

Снится мне какая-то деревня, или скорее, небольшой поселок, поскольку некоторые дома там барачного типа. Но есть и обычные русские избы. Дома заброшенные, серые и унылые, покосившиеся, с оторванными ставнями и выбитыми окнами. Посреди деревни на небольшом возвышении — полуразрушенная часовня, а может быть, и церквушка — отчасти каменная. Как-то раз церковь загорелась, и я бросился к ней, чтобы потушить пожар… Не помню — потушил или нет. Да, в принципе, и безразлично. Между домов в деревне — сосны… или дома между сосен. Но то, что это не кедры, не ели, а именно сосны — я знаю точно. Сосны не корабельные: невысокие и коренастые, с толстыми узловатыми ветвями. Земля под ними устлана бурым ковром опавшей хвои. Погода там постоянно серенькая какая-то, без солнца.

С юга подходит пыльная грунтовая дорога, по которой я на нашем полевом «ГАЗ-66» всегда в своем сне въезжаю в эту деревню. Я абсолютно точно знаю, что дорога подходит с юга. Вообще-то, чисто географически, я очень отчетливо представляю себе расположение объекта моего сна, но иногда по какой-то причине очень долго добираюсь до этой деревни. Все еду, еду…

Я знаю, что неподалеку, к востоку от деревни и вниз по склону, находится большой водоем, но не озеро, а река или канал. Однажды я шел по нему на катере типа «Малый охотник» — прямо из Ленинграда. Плесы, сужения, какие-то извилистые протоки с темной нечистой водой, на берегу — строения, заборы, кустарник. К северу от поселка, или деревни, в лесу — железнодорожная станция с высокой бетонной платформой. Рельсы ржавые, платформа обветшала, поездов не видно. А вокруг лес, лес, лес — с оврагами, вырубками, болотами, долинами рек и ручьев. По этому лесу я, иногда, иду каким-то бесцельным маршрутом, не зная ни своей программы, ни конечной точки, ни сроков возвращения… Людей я не вижу, их нет в моем сне. Хотя подразумевается, что где-то они все же есть, но я почему-то никогда никого не встречаю. И нет у меня никакого желания встречаться с ними, разговаривать, общаться. Я почему-то уверен, что эти люди в большинстве своем будут мне неинтересны.

Некоторые фрагменты этого сна я вижу отчетливо и, просыпаясь утром, вспоминаю их, как кадры фильма, другие возникают неясными туманными образами.

Сон не страшный и не радостный — скорее, какой-то обыденно-размеренный, без всяких эмоций. Но где-то в самом потаенном уголке души я знаю, что эта деревня или поселок, скорей всего, и есть — моя Родина. По крайней мере, мне она представляется именно вот в таком образе.

Ну, сон и сон: нормальное отражение реальной жизни, такой же скучной и унылой, с легкой ностальгией по прошлому.

Еще бывает — лечу во сне. Не летаю, а именно лечу. То есть, не подобно птице, а как раз наоборот — как булыжник. Лечу стремительно и знаю, чувствую, что сейчас будет страшный удар…

Но вот что интересно — ни единого разу я не видел в своих снах тех троих автоматчиков-азиатов. Ни живыми, ни мертвыми. Днем, бывает, подчас вспомню их, а ночью они меня пока не беспокоят. Может быть — позже…

* * *

Первую партию — пять тонн медного лома — «концессионеры» отправили машиной в Ленинград в начале июня. Через две недели — еще десять. А на День Флота капитан третьего ранга Семенов от своего питерского приятеля получил за металл несколько тысяч долларов. «Концессионеры» возликовали и разделили деньги по-братски.

С учетом того, что к тому времени все держались только на пайковом довольствии, на эти деньги они смогли даже семьи на Большую землю отправить на отдых.