— Ну вот, — продолжал капитан Домин, расправляя плечи. — Значит, вы знали, что он…
— Собирается совершить злодейское покушение на жизнь товарища Кулашвили, — волнуясь и чувствуя, как все больше запутывается, поспешно сказал Белов. Лисьи глазки бегали, губы искривила услужливая, гадливая улыбка. Лоб покрыла испарина. — И я, рискуя своей жизнью, решил доказать свое хорошее отношение к Михаилу Варламовичу, решил прийти и удержать Эдика от преступления или отвести его в милицию.
— А следы говорят о другом, Белов. Вот как было: Эдик шел по Пушкинской, а вы стояли за забором. Скажите, почему в ту же ночь на другой стороне улицы, на пролете между вторым и третьим этажом стояли Бусыло и Зернов? И может быть, вспомните, зачем они держали в руках кирпичи?
— Ничего не знаю.
— Будем тянуть?..
Лука протер свои лисьи глазки.
— Закурить можно?
— И так дыма напустили, Белов, дальше некуда. Ну закуривайте.
Белов достал портсигар, но стал открывать его не с той стороны. Чуть крышку не сломал. Выхватил толстыми пальцами папиросу, не той стороной сунул в рот. В замешательстве выдернул папиросу изо рта.
— Можно воды?
Чижиков налил воды.
Мелкие зубы выбивали дробь.
Лука лихорадочно искал выход из положения… Сомнения быть не могло: знают, что он убил. Жаль не добил его, гада, на месте! Поторопился. Непутево как вышло!
— Так почему вы убили его?
— Эх, не хотел говорить, да придется. Пишите, все по правде расскажу.
— Говорите, говорите.
— Путался он с моей женой, с Липой. Она же младше меня. Он совратил ее. Он же силком ее взял. На плече у ней еще следы его зубов остались. Избил, изматерил, изнасиловал… Как бешеная собака, укусил. Вы бы стерпели? — всхлипнул он. — Вы бы стерпели такое? Я за честь жены его и порешил!
— Но откуда же вы могли знать, что той ночью Крюкин пойдет по Пушкинской улице, по которой ему ходить ни к чему. И тем более ночью?
— Знал.
— Откуда?