Поднебесный гром

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я понимаю, трудно признавать свои ошибки, — сказал Копытин, — а надо. Когда от недогляда зависит человеческая жизнь, тут уж особо надо быть самокритичными.

Но люди и к словам директора оставались глухи.

— Ну что ж, тогда попросим сказать летчика-испытателя Аргунова, — предложил Копытин. — Андрей Николаевич, ты заварил всю эту кашу с несчастной стойкой — ты и расхлебывай.

По залу прошелестел смешок.

— Пожалуйста, просим! — Брылев простер руку в сторону трибуны.

Андрей растерянно посмотрел на директора: он вовсе не собирался выступать.

— Давай-давай, — кивнул ему Копытин, — у тебя есть что сказать.

Андрей неуверенно прошел к трибуне и встал рядом. На него выжидательно глядели сосредоточенные глаза рабочих. Все ждали его слова. Что им сказать? Может, то, что летчик лишь тогда спокоен в воздухе, когда твердо уверен, что все, сделанное их руками, сделано надежно, добротно? Но ведь они об этом знают и сами. Потому он стоял, широко расставив ноги, как для упора, и молча смотрел в зал.

Пауза затягивалась. И тогда, будто на помощь ему, из первого ряда поднялся худощавый пожилой человек с серым шарфом на шее.

— Я варил эту стойку, — сиплым голосом произнес он, — меня и наказывайте. Зачем зря отнимать у людей время.

И вдруг зал взорвался как по команде. Заговорили все разом, перебивая и не слушая друг друга.

— У сварщика глаз не ватерпас!

— Стрелочника нашли! А где ОТК был? В тенечке?

— Козла отпущения нашли!

— Петрович не виноват!

Брылев постучал карандашом по графину, призывая к порядку.

Медленно восстанавливалась тишина. Андрей переступил с ноги на ногу и только было собрался говорить, как из дальнего угла кто-то выкрикнул:

— А у вас, у летчиков, разве промахов не бывает?

— Промахов? — переспросил Андрей. — Бывают. Только за промахи расплачиваемся мы сами. Как минеры.

Он снова помолчал, собираясь с мыслями, и начал медленно говорить. Слова давались трудно.