— Надо предупредить летчиков.
Самолет походил, походил по большому кругу и сел. Машину стали готовить на потолок.
Балкон скоро опустел, начальники разъехались по своим рабочим местам, и на ЛИС от былой торжественности не осталось и следа, теперь здесь властвовала обычная рабочая деловитость.
Русаков вернулся из второго, высотного, полета заметно возбужденный и, как был в скафандре, в гермошлеме, с шумом ворвался в кабинет Вострикова.
— Вы с ума посходили! — закричал он прямо с порога. — Как вы отрегулировали конус воздухозаборника? Хотели движок в помпаж[9] вогнать? — Двигателисты принялись было что-то объяснять, но он нетерпеливо потребовал: — Карандаш!
Он набросал формулу, рядом нарисовал график, отодвинул от себя исписанный листок.
— Полюбуйтесь, если не верите! Дайте кто поперханочку!
Несколько рук потянулись к нему с сигаретами. Русаков затянулся, поймал на себе встревоженный взгляд Аргунова.
— Мне ведь на разгон не идти, — тихо произнес Андрей.
— Я понимаю тебя, но пойми и ты меня…
Инженеры возвратились с кислыми физиономиями.
— Валерий Константинович, вы правы, мы не учли…
— Ладно, — перебил их Русаков, — регулируйте.
Назавтра первым вылетел Аргунов. Вторым выпустили Струева. Следом Суматохина и Волобуева. Русаков ни во что не вмешивался, но цепко присматривался, не упустил ли чего старший летчик-испытатель, и готов был в любой момент прийти на помощь.
Почти все подопечные Аргунова в этот день побывали в небе.
Не повезло лишь Волчку. Он должен был вылететь последним, но двигатель неожиданно дал резкий заброс температуры, и Аргунов, следивший за процессом запуска, категорически скомандовал:
— Выключай!
Самолет отбускировали на газовочную площадку, и им занялись двигателисты, а Волчок, чуть не плача от досады, хмуро раздевался в гардеробной.
— Не унывай, что за беда, завтра вылетишь, — утешал как мог Аргунов.
Волчок едва дождался следующего дня — настолько острым было его нетерпение. Товарищи снисходительно посмеивались над ним, а когда, сияющий и счастливый, возвратился он из полета, поздравили с успехом. Особенно долго жал ему руку Русаков и, отозвав в сторонку, сказал: