— Зачем же. Старший… Ну что, сбегаешь? Шучу, шучу.
Комлев вышел. Хоть одна радость — звание получил.
Может, переход на новую должность — это лучший выход. Не станет заядлым курильщиком, как Фуфаев (хотя как и тут не задымить!), не станет откровенным пьяницей, как Кореньков (а запить, ой как легко!), не станет изувером, как Пустоболтов (страшная штука — вязки!), не станет мелким крохобором, как Балыков и Кисунев… Нет, из вытрезвителя надо бежать без оглядки, и чем быстрее, тем лучше. А что же люди, которые попадут туда? Как сломаешь такую жизнь. Этот бой он проиграл.
Глава 2
Комлев в новенькой похрустывающей форме старшего лейтенанта милиции ехал на новую службу. удивлялся своеобразному вакууму вокруг себя: пространственному и звуковому. В переполненном салоне никто не давил, не облокачивался, всякий словно старался не беспокоить офицера не то что откровенной руганью, но даже и простой случайной репликой. Было приятно от необычного состояния и думалось, что есть и свои достоинства в милицейской профессии.
Чуточку размягший и подобревший добрался до отдела. В ленинской комнате проводился инструктаж. При появлении лейтенанта кто-то крикнул: «Рота! Встать!», и пятьдесят милицейских душ, оторвавшись от кресел, поднялись, с нескрываемым интересом разглядывая вошедшего.
Комлев прошел к столу, из-за которого встал длинный капитан.
«Совсем высох», — невольно подумал о нем Комлев и приподнятым голосом произнес:
— Комлев Афанасий Герасимович. Назначен к вам замполитом.
— Командир роты Лобзев, — ответно протянул руку офицер в капитанской форме.
Кто-то осторожно добавил:
— Гнутый.
— Сейчас, Афанасий Герасимович. Вот закончу развод и поговорим, — сказал Лобзев.
Милиционеры опустились на сиденья.
— Та-ак, мы остановились на Куркине.
В центре зала поднялся неуклюжий сержант.
— Что же вы вчера… — Гнутый заглянул в блокнот. — Ни одного пьяного. Ни одного мелкого хулигана.
— А если ничего не случилось? — стал оправдываться Куркии.
— Не случилось? Так оно бы и без вас не случилось. Вы что там, пугало, что ли? Так повесил бы свою форму на крестовину.
— Ну, это вы, Владимир Степанович, — кто-то загундосил в зале. — Это ж все-таки живая крестовина, и ноги к ней приделаны.