Все рассмеялись. Куркин сделал вращательные движения глазами.
— Ничего не случилось… И это еще сегодня неизвестно, были ли преступления. Сообщений не поступало… Вот присматриваюсь к вам. Ну, как баба квелая, бродите и бродите. Вместо того, чтобы к пьяному подойти, поговорить. А вы тут же развернетесь и от него…
— Вы насчет того дохляка, Владимир Степаныч? Ну, не видел я его. В другую сторону смотрел.
— Пугало и есть! — раздалось в зале.
Все снова засмеялись.
— Садитесь, Куркин! Горе луковое. Вы, Афанасий Герасимович, приглядитесь к нему.
Куркин замахал руками, отбиваясь от кого-то сзади, и сел.
— Борских! — ротный поискал по залу и, увидев поднявшегося невысокого милиционера, продолжил. — Это, Афанасий Герасимович, наш грамотей.
— Доцент, — кто-то поправил в зале.
— Высшее образование, — продолжал Гнутый, — а в школе работать не захотел. Чего там маяться, нервы трепать. Когда можно здесь, как на курорте. Правильно говорю? А, Борских? Ну, как курорт тебе?
— Я такого не говорил, — буркнул обиженно милиционер.
— Но думал ведь.
— Зря вы, Владимир Степанович, я не знал, что вы телепат.
— А разве не так? Ходи, дыши свежим воздухом. И жизни радуйся. А форма только для того, чтоб случайно не тронули. Лафа! Да и только. Борских у нас — особый кадр. К нему не придерешься: не пьет, не курит, дисциплину не нарушает. И ничего не делает. За месяц несения службы ни одного задержанного. Я его раскусил. Ему милиция нужна только для одного.
— Ну, для чего?
— Для прописки. Как местечко потеплее найдете, так мы вас только и видели.
— Ну, товарищ капитан! Вы прямо ясновидящий.
Лобзев побагровел:
— Отставить разговорчики! Предупреждаю серьезно. Если на чем засеку, вы так просто из милиции не уйдете!
Милиционер обиженно сел.