После завтрака, будучи на палубе во время вахты мистера Меллера, я нашел еще одного
Мистер Меллер подтвердил мое суждение, сказав, что этот человек – лучший матрос в его вахте, настоящий моряк. Он назвал его мальтийский «кокни», и я спросил почему. Он ответил:
– Потому что он – мальтиец и говорит, как настоящий кокни, на жаргоне лондонской черни, словно родился и вырос среди нее. И, поверьте мне, он знал, где раки зимуют прежде, чем пролепетал свое первое слово.
– А что, О’Сюлливан еще не купил непромокаемые сапоги Энди Фэя? – спросил я.
В эту минуту на корме появилась мисс Уэст. Она выглядела свежей и розовой как никогда, и если она страдала морской болезнью, то, во всяком случае, от этой болезни не осталось никаких следов.
Когда она подходила ко мне, чтобы поздороваться, я не мог не заметить еще раз ее легких, эластичных движений и прекрасной, гладкой кожи. Ее шея, которую открывали матросский воротник и белый, с мысом впереди, свитер, показалась моим утомленным бессонницей помутневшим глазам даже слишком крепкой. Волосы ее, под белой вязаной шапочкой, были гладко и тщательно причесаны. Одним словом, вся она производила впечатление такой аккуратной и холеной женщины, которого трудно было ожидать от дочери морского капитана, тем более только что вставшей с постели после приступа морской болезни. Жизненная сила – вот ее разгадка, вот преобладающая нота в ней – жизнь и здоровье! Я пари держу, что никогда ни одна унылая мысль не появилась в этой практичной, уравновешенной, разумной головке.
– Ну, как вы поживаете? – спросила она и затем затараторила прежде, чем я успел ответить. – Я, например, великолепно спала всю ночь. В сущности говоря, я вчера еще покончила со своей болезнью, но решила посвятить себя отдыху. Я крепко проспала целых десять часов кряду, что вы на это скажете?
– Я бы очень хотел сказать то же самое о себе, – ответил я с унылым видом, покачиваясь на ходу рядом с ней, так как она выказала желание прогуливаться.
– Ах, так значит вас тоже укачало?
– Напротив, – ответил я сухо. – Лучше бы укачало. Я не проспал в общем и пяти часов с тех пор, как я на судне. Эта проклятая крапивница!
Я показал ей покрытую волдырями руку. Она взглянула на нее, внезапно остановилась и, грациозно покачиваясь в такт качке, взяла ее обеими руками и принялась внимательно рассматривать.
– Боже мой! – воскликнула она и вдруг начала хохотать.
Я боролся между двумя чувствами. Ее смех был восхитителен для слуха – в нем было столько мелодичности, здоровья и чистосердечия. С другой стороны, меня приводило в отчаяние, что он вызван моим несчастьем. Вероятно, мое недоумение отразилось у меня на лице, потому что, когда она перестала смеяться и взглянула на меня с более серьезным видом, она снова залилась неудержимым смехом.
– Ах вы, бедное дитя! – проговорила она наконец. – И подумать только, сколько кремортартара я заставила вас уничтожить.
С ее стороны было несколько смело называть меня «бедным дитятей», и я решил использовать имевшиеся у меня данные, чтобы с точностью установить, на сколько лет она моложе меня. Она говорила мне, что ей было двенадцать лет, когда «Дикси» столкнулось с речным пароходом в бухте Сан-Франциско. Отлично, мне оставалось только узнать, когда это произошло, я на коне! Но пока что она хохотала надо мной и над моей крапивницей.
– Что вам нужно было, – заявила она с новым приступом смеха, – так это – наружное лечение.
– Пожалуйста, не говорите мне, что у меня корь или ветряная оспа, – запротестовал я.
– Нет, – она качала головой, заливаясь новым приступом хохота, – ведь вы страдаете от жестокого нападения…
Она остановилась и посмотрела мне прямо в глаза.
– Клопов! – закончила она. И затем – само воплощение серьезности и практичности – продолжала. – Но мы это уладим в одну минуту. Я переверну вверх дном кормовое помещение «Эльсиноры», хотя знаю, что ни в каюте отца, ни в моей их нет. И хотя это мое первое плавание с мистером Пайком, я знаю, что он слишком опытный, старый моряк, чтобы не держать в чистоте свою каюту. Ваши клопы (я оцепенел от страха: вдруг она скажет, что это я их принес с собой на судно), вероятно, переползли из носовой части. У них там всегда они есть.