В этот момент нашего разговора мистер Пайк просунул голову в дверь. Он ничего не сказал, но сердито и с укоризной взглянул на меня. Лицо мистера Пайка почти окаменело. Всякая перемена выражения словно раскалывает его, кроме неудовольствия. Но когда мистер Пайк желает выглядеть недовольным, это ему удается без всякого труда. Его лицо, с твердыми мускулами и грубой кожей, словно создано для угрюмости. По-видимому, он порицал меня за то, что я отнимал время у Муллигана Джекобса. Ему он сказал с обычным своим рычанием:
– Иди и занимайся своим делом. Перебирай тряпье в своей вахте внизу.
Тут-то я и увидел настоящего Муллигана Джекобса. Яд ненависти, который я уже заметил на его лице, был пустяком по сравнению с тем, что на нем отразилось теперь. Мне казалось, что (как когда гладишь кошку в темноте) если бы я дотронулся до его лица, из него посыпались бы электрические искры.
– Да убирайся к черту, ты, старый пес, – сказал Муллиган Джекобс.
Если бы я когда-либо видел, как глаза человека грозили убийством, то увидел бы это тогда в глазах помощника капитана. Он шагнул в каюту, подняв для удара руку со сжатым кулаком. Один удар этой медвежьей лапы – и Муллиган Джекобс и все его ядовитое пламя потухли бы в вечном мраке. Но он не испугался. Как забившаяся в угол крыса, как гремучая змея во время преследования, не дрогнув, с насмешкой, он стоял лицом к лицу с разъяренным великаном. Более того! Он даже вытянул вперед навстречу удару свое лицо на искривленной шее.
Это было слишком даже для мистера Пайка: невозможно было ударить это тщедушное, исковерканное, омерзительное существо.
– Да, я смею называть тебя псом, – повторил Муллиган Джекобс. – Я не Ларри. Что ж, продолжай и ударь меня. Почему ты меня не бьешь?
А мистер Пайк не смел ударить это животное. Он, чья жизнь на море была жизнью погонщика скота на мясном рынке, не смел ударить этот исковерканный обломок человека. Клянусь, что мистер Пайк боролся с собой, убеждая себя, чтобы ударить. Я видел это. Но он не смог.
– Ступай! – приказал он. – Плавание еще только начинается, Муллиган. Ты у меня станешь ручным, пока оно кончится.
И лицо Муллигана Джекобса на искривленной шее подвинулось еще на вершок ближе, в то время как вся его сконцентрированная ярость, казалось, готова была вспыхнуть пожаром. Снедавшая его горечь была так велика и ужасна, что он не находил слов для ее выражения. И все, что он мог сделать, это хрипеть и харкать где-то глубоко в горле, так, что я бы не удивился, если бы он плюнул ядом в лицо помощнику.
И мистер Пайк повернулся и вышел из каюты побежденный, безусловно побежденный.
Я не могу забыть это. Вид старшего помощника и калеки, стоявших друг против друга, все время у меня перед глазами. Это не то, что я читал в книгах и что знаю о жизни. Это – откровение. Жизнь – чрезвычайно поразительная штука. Что это за ужасное пламя ненависти, которое горит в Муллигане Джекобсе? Как смеет он, безо всякой надежды на успех, – он, не герой, не провозвестник далекой мечты и не мученик христианства, а просто мерзкая, злобная крыса, – как смеет он, спрашиваю я себя, быть таким смелым, таким вызывающим? Вид его заставляет меня усомниться во всех учениях метафизиков и реалистов. Ни одна философия не имеет ни одной основы, которая объясняла бы психологию Муллигана Джекобса. И все ночные чтения философских книг не дают мне возможности понять Муллигана Джекобса… разве только он сумасшедший. Но тогда я не знаю…
Был ли когда-либо на море груз человеческих душ, подобных тем, с которыми я столкнулся на «Эльсиноре».
А теперь в моих каютах, промазывая их белилами и скипидаром, работает еще один из них. Я узнал его имя. Это Артур Дикон. Это бледный человек, с бегающими глазами, которого я заметил в первый день, когда людей вызвали наверх, к брашпилю, – человек, которого я моментально определил как любителя выпить. У него безусловно такой вид.
Я спросил мистера Пайка об этом человеке.
– Торговец белыми рабами, – ответил он. – Вынужден был бежать из Нью-Йорка, чтобы спасти свою шкуру. Он как раз под стать тем трем негодяям…
– А что вы о тех думаете? – спросил я.
– Я прозакладываю месячное жалованье за один фунт табаку, что какой-нибудь окружной чиновник или какая-нибудь комиссия, ревизующая нью-йоркскую полицию, в настоящее время их разыскивает. Я хотел бы иметь столько золота, сколько кто-то положил в карман в Нью-Йорке за то, чтобы выпустить их с нами. О, я знаю эту породу.
– Агенты по подозрительным товарам? – спросил я.
– Именно. Но я вычищу их грязные шкуры. Я их вычищу! Мистер Патгёрст, это плавание еще не начато, а старый пес еще живуч. О, я похоронил лучших людей, нежели лучшие из них, за бортом этого судна. И я похороню кое-кого из тех, кто обзывает меня старым псом.