Продолжение поиска (сборник)

Я позвонил Рату домой.

— Молодец, — сказал он. — Ашот Арзуманович Петросов задержан два часа назад в Степанакерте. Тамошние ребята из ГАИ взяли его по приметам и «Москвичу». Сработала наша первоначальная ориентировка. Но ты все равно молодец.

— Спасибо. Что он делал с номером?

— Настоящий 83–14, значит, вторая восьмерка— просто дорисованная тройка. Машина числится за кем-то другим, кажется, за его племянником. Ну отдыхай. Завтра раньше двенадцати можешь не появляться.

ЭЛЕКТРИЧКА В ПОЛЕ

(Рассказ)

В августовскую жару я предпочитаю добираться от Каспийска до Баку электричкой. Все-таки прохладнее, чем в автобусе. Правда, времени на дорогу уходит гораздо больше, поэтому пользоваться «прохладным» транспортом мне удается один-два раза в неделю. Когда можно уехать домой вовремя, как служащему с восьмичасовым рабочим днем.

Именно в такой день и произошла история, из-за которой я очутился в госпитале и мой беспокойный мир вдруг ограничился двухместной палатой с постоянным запахом карболки.

С тех пор минуло почти две недели, но время, проведенное здесь, будто спрессовалось. Мне кажется: все случилось сегодня…

Я быстренько сгреб бумаги в сейф, запер массивную дверцу, пересек бечевкой размягший кусочек пластилина, пришлепнул его ключом — за неимением печати — и был таков.

До вокзала пятнадцать минут ходьбы, а электричка в сторону Баку прибывает в Каспийск в 18.20. Если выходишь, как сегодня, в восемнадцать ровно, чувствуешь себя городским пижоном на прогулке: иди себе и лениво поглядывай по сторонам. Однако у такой неторопливой походки есть свой минус: она привлекает попутчиков, которым действительно некуда торопиться. Через квартал меня нагнал юрисконсульт с химкомбината, славный парень и страстный любитель рассказывать анекдоты. Любой знакомый воспринимается им прежде всего как потенциальный слушатель. Не успел я опомниться, как на меня посыпались веселые истории. Пошли мы еще медленнее, чем я в одиночку, а потом и вовсе остановились на перекрестке, где моему спутнику надо было сворачивать, а мне дальше, к вокзалу, еще пару кварталов пройти. На душе спокойно, в мыслях ничего не путается, не терзает, развесил я уши, стою похохатываю. За две минуты до прибытия поезда опомнился…

— Все равно опоздал, — говорит юрист. — Пойдем ко мне, есть пльзенское пиво.

Здравомыслящий человек так бы и поступил, но для меня, если я решил что-нибудь, например, сесть в самолет, который по всем признакам должен уже находиться в облаках, никак не на аэродроме, такое упрямство привычное дело. Он мне о пиве, а я галопом, только бы успеть, думаю, обидно такую уйму времени ни за что ни про что терять, следующий поезд через час, а к автобусной станции на другой конец города возвращаться.

…Опоздай я тогда, приехал бы домой на час позже всего-навсего. Просто смешно становится, из-за каких пустяков иной раз нервы себе треплешь. Очень я переживал, что по собственной глупости, из-за лишнего анекдота не успею на эту самую электричку: восемнадцать двадцать. Просвет между зданием вокзала и рощицей вдоль насыпи, в котором ежесекундно мог показаться поезд, уходящий без меня, оставался чистым; это подхлестывало, и я мчался как угорелый, хотя часы показывали уже двадцать три минуты седьмого. Тут бы мне твеновского остряка-мальчугана, который кричал горе-велосипедисту: «Куда торопишься?! Все равно похороны без тебя не начнутся».

После всего, что произошло, можно и в самом деле увериться в тщетности усилий не опоздать на «поезд своей судьбы». Но я не стану фаталистом. Стремление при всех обстоятельствах осуществить принятое решение вошло у меня в привычку, а привычка, говорят, вторая натура, значит, дело во мне самом. Ведь мог же я спокойно отправиться пить пльзенское пиво…

В восемнадцать двадцать пять выскакиваю на перрон, только что пена не падает, а родимая зеленая стоит смирно, пантографы опущены, светофор перед ней рубином светится.

«Что за чертовщина? — думаю. — Вроде бы и след ее должен простыть. Хотя почему, спрашивается, при такой уверенности я все же бежал?»

Смотрю, пассажиры в вагонах сидят как ни в чем не бывало, и по табло поезд тот самый: восемнадцать двадцать. Обрадовался я, словно приз выиграл.

У первого вагона знакомый оперативник с линпоста:

— Салам алейкум, — говорит, — капитан.