– Все-таки я думаю, – настаивал на своем Лангдон, – что величина здесь тоже играет большую роль. Мне кажется, что медведь, пожирающий мясо, и крупнее и сильнее медведя-вегетарианца.
– Это одна из тех любопытных вещей, – согласился с какой-то странной усмешкой Брюс, – на которую вы будете указывать в своих произведениях. А позвольте вас спросить, почему медведь так жиреет в сентябре, что едва может ходить, а питается одними только ягодами, муравьями и корешками? Можете вы сами разжиреть на дикой смородине? И почему он так быстро вырастает именно за четыре или за пять месяцев своей зимней спячки, когда лежит, как мертвый, и все время ничего не ест и не пьет? И как это может происходить, что в течение целого месяца, а то и двух, мать кормит своих медвежат молоком, вовсе даже и не просыпаясь? А ведь после рождения детенышей она продолжает спать чуть не две трети’ своей спячки. И почему за это время ее детеныши не вырастают? Да любой натуралист поднял бы меня на смех и смеялся бы до тех пор, пока не лопнул бы совсем, если бы я ему сказал, что детеныши у гризли рождаются ростом не более новорожденного котенка!
– И он был бы одним из тех дураков, которые не пожелали бы убедиться в этом лично, – ответил Лангдон. – И все-таки вы не должны его бранить. Около пяти лет тому назад я сам не поверил бы этому, Брюс. Я не верил этому до тех пор, пока мы не раскопали у Атабаски берлогу и не достали из нее маленьких гризли. Один из них весил около фунта, а другой немного более. Помните?
– А они были уже недельные. При этом в их матери оказалось свыше двадцати пудов!
Несколько минут они просидели молча и только попыхивали дымом из своих трубок.
– Просто непостижимо! – снова начал Лангдон. – И все-таки это так! Это не шалость природы, а результат ее строго обдуманного плана. Если бы медвежата рождались сравнительно с ростом своей матери такими же, как и котята сравнительно с ростом кошки, то медведица не могла бы их прокормить в течение стольких недель своей спячки, когда она сама ничего не ест и не пьет. В этом есть, кажется, только одна несообразность. Обыкновенный черный медведь бывает всегда вдвое меньше ростом, чем гризли, и все-таки его детеныши рождаются гораздо более крупными, чем у гризли. Спрашивается: почему это?
Брюс прервал своего компаньона с добродушным смехом.
– Это просто, очень просто, Джимми! – воскликнул он. – Помните, как в прошлом году мы собирали в долине смородину, а два часа спустя бросались на горе снежками? Ведь чем вы выше поднимаетесь, тем становится холоднее, не правда ли? Вот и сейчас. На дворе первое июля, а мы на такой вышине чуть не замерзаем от холода! Поэтому не забывайте, Джимми, что гризли устраивает для себя берлогу наверху, а обыкновенный черный медведь – внизу. Когда снег выпадает на целые четыре фута в тех местах, где зимует гризли, черный медведь еще отлично питается от благ земных у себя внизу в долине и в густом лесу. Он уходит на зимовку на целые две недели позже, чем гризли, и пробуждается весною на целые две недели раньше; он сытее, когда отправляется на зимовку, и не так голоден, когда пробуждается от спячки, – вот почему мать имеет больше возможностей прокормить своих детенышей. Таково, по крайней мере, мое мнение.
– Да уж вы хоть кого убедите! – восторженно воскликнул Лангдон. – А мне, Брюс, это даже и в голову не приходило!
– Много есть вещей в природе, которые и не снились нашим мудрецам, – ответил горец. – Так, например, то, что вы только что сказали, а именно: охота тогда только представляет собой спорт, когда вы научились в ней не убивать, а давать жить. Однажды я целые семь часов пролежал на самой вершине горы и наблюдал, как играли между собой козы, и получил от этого удовольствия больше, чем если бы всех их перестрелял.
Брюс поднялся на ноги и потянулся, что после ужина всегда служило у него показателем, что он собирался идти спать.
– Хороший завтра будет день! – сказал он, зевая. – Посмотрите, как белеет снег на горных вершинах!
– Брюс…
– Что?
– А как тяжел по-вашему этот медведь, на которого мы охотимся?
– Пудов тридцать, а может быть, и больше. Я не имел удовольствия видеть его вблизи, как это удалось вам, Джимми. Иначе мы сушили бы сейчас его шкуру.
– И он еще молод?
– От восьми до двенадцати лет, если судить по тому, как он взбирался наверх. Старые медведи не берут так легко вершин.
– А вам случалось, Брюс, поднимать действительно старых медведей?
– Таких старых, что им только бы ходить на костылях, – ответил Брюс, расшнуровывая сапоги. – Мне случалось убивать таких старых медведей, что у них не оказывалось ни одного зуба.