Покаяние

Пахло солью, пропахшими рыбой сетями и деревянными бочками, смолёными канатами. Под бетонными сваями плескалась замазученная вода Золотого рога. На её поверхности цветами радуги переливались масляные и соляровые пятна.

Катер с пассажирами провыл сиреной, отправляясь с мыса Чуркин на другую сторону бухты.

Я шёл вдоль ряда китобойцев, стоящих кормами к причалу, тесно прижавшись бортами и задорно задрав острые форштевни. На баках охотников за китами гордо красовались гарпунные пушки.

С неровно бьющимся от волнения сердцем читал надписи на фальшбортах: «Гневный», «Зоркий», «Звёздный», «Властный», «Разящий», «Резвый», «Резкий», «Быстрый», «Зовущий»…

Но вот и «Робкий». Оправдывая название, скромно стоит последним. Вахтенный матрос на юте, запахнувшись в тулуп, пьяный вдрызг, сидя спит на бронзовой лопасти запасного гребного винта.

Я прошёл по коридору между каютами комсостава и остановился перед дверью с потускневшей латунной табличкой: «Старший механик». За переборкой раздавались звуки музыки, слышались шумные возгласы подвыпивших мужчин, звон стаканов и смех.

Неожиданно дверь распахнулась. Передо мной, покачиваясь, стоял молодой моряк в форменной тужурке с двумя шевронами на рукавах: третий штурман или третий механик.

— Мужики!!! К нам г-гости! Выпить п, гинёс?! — сильно картавя, обратился он ко мне. — Нет?! А ты п-почему б-без пузы, гя… на «,Гобкий» явился?

Дальше шла ненормативная морская лексика в адрес некоего Юры Балдина, купившего мало водки.

— Пошли ду, гака за водкой — он по одной на б, гата и п, гинесёт! Это п, го Ю, гу Балдина сказано! В нату, ге Пном — Пень — столица Камбоджи! Гово, гил тебе: «Мало будет, бе, ги с, газу по па, ге бутылок на человека.

— Да пошёл ты в Катманду! А лучше в Гваделупу! — беззлобно огрызнулся крайний за столом моряк в тёмно–синей куртке с погончиками второго электромеханика. — Мало — ноги в горсть и бегом в магазин за добойником!

Этим термином, как я позже узнал, у китобоев называется гарпун с обрезанными лапами, предназначенный для добивания раненого кита, взятого на линь. В перебранке китобоев под «добойником» подразумевалась дополнительно купленная водка.

Нестройный хор захмелевших моряков заглушал их перебранку и звон посуды. Помогая своим осипшим голосам стуком кулаков по крышке стола, они дружно орали марш китобоев:

Ударил, ударил выстрел меткий, И вспенилась, и вспенилась вода, Недаром, недаром наши предки Открыли, открыли путь сюда…

— Скажите, а кто здесь старший механик Чупров? — выбрав момент, когда певцы выдохлись и потянулись за папиросами, спросил я.

— Ну, я стармех Чупров…, — глянул на меня сидящий во главу стола моряк в тельнике. Наколка «якорь» на правой руке, корявое, словно изъеденное солью, лицо. В прокуренных зубах трубка с длинным чубуком — настоящий морской волк!

— Чего хотел, приятель?

— Я к вам с корсаковским приветом от Тихомирова! — выпалил я, рассчитывая произвести впечатление. Чупров спокойно вытряхнул пепел в пепельницу–раковину, набил трубку табаком, прикурил и, пыхнув дымком, глянул на меня.

— Ну, я старший механик… — повторил Чупров. — И что?

— Тихомиров сказал… Электрик вам нужен…

Мои слова не удивили Чупрова, ни коим другим образом не подействовали на него. Не обращая на меня внимания, обратился к сидящему напротив располневшему, круглолицему моряку: