– Достаточно. Салон Маргариты Дансени, которую ее супруг и завсегдатаи их дома называли просто Марго, в какой-то момент мог соперничать с салоном мадам де Монтессон, графини де Богарне или Эмили де Сент-Амарант… Среди прочих там бывали Бюффон, д’Аламбер, Мирабо, Гольбах, граф де Сегур и даже Бенджамин Франклин…
– Но ведь аббат Брингас, – уточнил я, – был человеком с другой планеты.
Она посмотрела на меня, на мгновение смутившись.
– Как ты сказал? Ах, ну да, – вспомнила она. – Тот испанский радикал, свирепый и кровожадный, который потом оказался в шайке Робеспьера и рубил головы почище самого отпетого палача, пока сам не взошел на эшафот…
– Он самый. Странно, что его принимали в таких местах, как салон мадам Дансени.
– Ничего странного. Я мало что про него знаю, но о нем говорили как о талантливом и хитроумном безумце, который забавлял публику. Как рассказывает Сегур в своих «Мемуарах», если я только ничего не путаю, мадам Дансени обращалась с этим Брингасом с необычайным терпением, которое, как показало время, дорого ей обошлось, потому что позже он оказался одним из тех, кто донес на нее Революционному Трибуналу… Впрочем, Брингас был не единственным живописным чудаком в этой гостиной. Людей первого сорта окружал целый двор персонажей вторичных: парикмахер Де Вёв, который причесывал саму принцессу де Ламбаль, композитор и музыкант Ла Туш, распутник Коэтлегон, литератор Ретив де ла Бретонн… Являлся с визитом и Лакло, который в ту пору был простым военным с литературными амбициями…
– Это не тот ли, что позже написал «Опасные связи»?
– Он самый.
– А правда, что он потом занял место в революционном правительстве? Кажется, я читал про него у Тьери.
– Совершенно верно. Исполнительный комиссар, если не ошибаюсь. Он был соратником Дантона и всеми силами его поддерживал, что едва не стоило ему головы, когда сам Дантон был казнен на гильотине… Догадываешься, кто на него настучал, причем не единожды, и в итоге засадил в тюрьму?
– Неужто аббат Брингас?
– Именно он, твой милейший аббат. Как видишь, послужной список у этого типа будь здоров…
Я вновь посмотрел на реку, в чьи воды двести тридцать три года назад всматривались герои моей истории. Вдоль прилавков с книгами и гравюрами разгуливала праздная публика. Я уже много лет ничего здесь не покупал – последней была книга о мадам Севинье, – однако всякий раз, когда бывал в Париже, оставлял про запас немного времени, чтобы прогуляться по этой набережной; иногда мне казалось, что я узнаю себя в каком-нибудь юноше с рюкзаком за плечами, который пальцами неопытного охотника прикасается к сокровищам, выставленным здесь для тех, кто пока еще не разучился искать, читать и мечтать. К сожалению, большинство букинистов на набережных Сены успело адаптироваться к требованиям современности, и старинные книги, журналы и гравюры все больше уступали место грубым репродукциям, почтовым открыткам и сувенирам для туристов.
– Таковы были люди, которые появлялись в гостиной твоей землячки, – продолжала Шанталь, – в годы, предшествовавшие катастрофе. Как видишь, очень разношерстная и в основном довольно-таки любопытная публика. И продолжалось это, между прочим, не один год, пока весь этот мир не рухнул.
Я снова подумал о супруге мадам Дансени.
– А что стало с Пьером-Жозефом?
– Его убили во время сентябрьской резни в аббатстве Сен-Жермен.
– А с ней?
– Чудом спаслась. Приговоренная к смерти революционным трибуналом, ускользнула от гильотины во время падения Робеспьера.
– Вот как… Что ж, ей повезло.