Добрые люди

– Даже и не мечтай.

– Тогда сыграем в кости. Как тебе такой вариант?

По дороге им попадаются хорошенькие парижанки, которых Рапосо провожает взглядом. Француженки ему нравятся, признается он себе уже в который раз. Они не жеманничают, как испанки, которые не выпускают из рук молитвенник или четки. Даже улыбаются так, будто бы делают мужчине одолжение.

– А что у тебя с развлечениями? – лукаво интересуется Мило.

– Пока не интересовался.

– Захочешь, мы с тобой наведаемся кое-куда. Посоветую тебе одно неплохое местечко. – На лице полицейского изображается блудливая ухмылка. – Когда ты был в Париже в прошлый раз, мы с тобой неплохо провели время.

– Я тебя понял.

– По-моему, это как раз то, что тебе нужно. Не советую охотиться вслепую. Мы только и делаем, что отправляем шлюх в Сен-Мартен, а из них половина – заразные… Тут в Париже чуть зазевался – и тебя сразу сделают полковником кавалерии: всю оставшуюся жизнь будешь расчесывать себе промежность.

В этот час оба академика и аббат Брингас находятся на противоположной – в нравственном отношении – стороне беседы, которую ведут между собой Рапосо и его приятель Мило. Сегодня в Испании праздник, дон Эрмохенес только что отстоял мессу в Нотр-Дам и со словами «ite, missa est» выходит из собора, чтобы вновь примкнуть к адмиралу и аббату, ожидающим под колоннадой, украшенной ангелами и королями. Незадолго до начала мессы адмирал прогулялся вместе с библиотекарем, с холодным любопытством озирая самую крупную в Париже церковь; однако стоило начаться службе, как адмирал покинул собор и присоединился к Брингасу, который все это время оставался на улице, с угрюмым и неодобрительным выражением лица поджидая ученых мужей.

– Ну что, как месса? – вежливо осведомляется адмирал.

– Очень трогательно, особенно здесь, под этими сводами. Однако в целом мало отличается от мессы где-нибудь в Леоне или Бургосе… Здание великолепно, однако витражи меня разочаровали. Я читал, что, проходя сквозь них, свет делается таинственным, почти волшебным.

– Именно так раньше и было, – кивает Брингас. – Но потом цветные стекла заменили обычными.

– В любом случае это очень необычный храм. Вы так не считаете?

Аббат хмурится.

– На мой взгляд, даже слишком, раз уж вы меня спрашиваете. Впрочем, как и все остальные церкви – и пышные, и поскромнее. Большинство их символов враждебны человечеству.

– И все-таки это совершенное произведение архитектуры, признайтесь!

Внезапно Брингас, словно ужаленный змеей, становится желчным, дерзким: он гневно тычет пальцем в оставленный позади собор, напоминающий огромный корабль, причаливший к берегу.

– А знаете, сколько рабочих свалилось с лесов, пока строился этот памятник суеверию и гордыни? Сотни! А может, тысячи. Можете себе вообразить, сколько голодных ртов можно было насытить, вместо того чтобы строить это каменное безобразие?

– Но город с некоторых пор просто немыслим без этого, как вы изволили выразиться, безобразия, – возражает дон Эрмохенес.

– А я бы его вообще уничтожил, а не только перестал бы о нем мыслить. В Париже, как и повсюду в Европе, не говоря об Испании, слишком много церквей. Знаете, сколько месс служится в этом городе ежедневно? Четыре тысячи! За каждую мессу платят по пятнадцать сольдо, а это значит, что религия ежедневно кого-то обогащает… А это…