Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

– Я велю сейчас снять их с тебя. Не нужно ли тебе еще что-нибудь?

– Есть ли здесь пастор?

– Я сейчас пришлю его к тебе.

– Боб просит позволения прийти сюда и переночевать с ним, капитан, – сказал я.

– Боб может прийти и оставаться здесь, сколько хочет.

– Вы осыпаете меня милостями, капитан, – сказал Дэвид. – Сегодня я благодарю вас за это на земле, а завтра буду молиться за вас на небе.

Больше мы с капитаном не могли выдержать. Мы постучали у дверей, тюремщик отворил, и мы ушли. Стенбау приказал, чтобы все, о чем просит Дэвид, было немедленно исполнено. Боб стоял в таком месте, где мы непременно должны были проходить. Ему хотелось поскорее узнать, согласен ли капитан на его желание. Я сказал ему, что он может идти к Дэвиду, что им принесут в тюрьму две порции ужина, вина и грога. Тут он так неожиданно и стремительно схватил и поцеловал мою руку, что я уже не успел ее вырвать.

Я должен был идти на вахту в четыре часа и, следовательно, оставался на палубе до двух часов утра, все это время я не видел Боба и догадался, что он сидит с Дэвидом. В два часа я сменился, но вместо своей комнаты пошел к тюрьме, узнать, все ли приказания капитана исполнены. Все было сделано: кандалы сняты, пастор пробыл у Дэвида до часу и ушел тогда уже, когда тот упрашивал его отдохнуть. Дэвид и Боб остались одни, я приложил ухо к двери, чтобы послушать, спят ли они, но они еще не ложились, и Боб утешал своего друга, как мог.

– Ведь это еще не бог знает что! – говорил Боб. – Минутное дело: затянуть галстук потуже – и конец. Случалось ли тебе когда-нибудь давиться? Ну вот, точнехонько. Я видел однажды, как повесили тридцать человек бразильских пиратов, в полчаса все было готово: так ведь это приходится по минуте на человека. Тебя еще скорее отправят, теперь мы все тут будем, а тогда кто там, кто тут, дела-то было вволю.

– Да мне страшно не то, когда уже придется умереть, а приготовленья-то! – сказал Дэвид довольно твердым голосом.

– Приготовленья, Дэвид, да ведь это между своими. Не то, как если бы повесили на земле, хотя бы за воровство. О, тогда дело бы другое: там бы пришлось возиться с палачом и его помощниками, а это, брат, не весело, да притом на тебя стали бы глядеть чужие и толковать бы, мол, дескать, стыдно, что мужчина не сумел прокормиться своими руками. А здесь дело другое: каждый о тебе пожалеет, Дэвид, и если бы можно было сложиться, отдать по месяцу жизни с человека, чтобы вышла тебе целая жизнь, так уж, верно, ни один матрос не отказался бы от складчины, а офицеры, пожалуй, положили бы по два.

– Ну, уже как быть, так и быть. Но после-то, кто похоронит мое грешное тело?

– Кто? А я-то на что? – сказал Боб, пыхтя, как кит. – Уж у меня никто пальцем до тебя не дотронется, я тебя зашью в койку чистенько, любой пикадильской швее на зависть. Потом привяжу тебе к ногам мешок с песком, побольше, чтобы ты разом нырнул ко дну, а там у тебя, Дэвид, будет могила знатная, настоящая матросская, небось не тесно, как в сосновом гробу. Когда-нибудь и я к тебе попаду. Я уж непременно умру на корабле, как добрый матрос, а не на постели, как какой-нибудь нищий в богадельне. Будь уж спокоен, все будет справлено как следует.

– Спасибо тебе, Боб, у меня на сердце отлегло, теперь мне так легко стало, что хотелось бы заснуть.

– Ну так прощай же, брат, я не хотел тебе сказать, а я и сам рад прикорнуть.

Они улеглись, через несколько минут я услышал громкое храпение Боба и более тихое дыхание бедного Дэвида.

Я пошел в свою каюту, но не надеясь успокоиться, как они. И действительно, я не спал всю ночь и на рассвете вышел на палубу.

Было еще довольно темно. Идя к носовой части, я запнулся за что-то у подножия грот-мачты, я нагнулся посмотреть, что это такое, и увидел блок, прикрепленный к деку.

– Зачем это здесь блок? – спросил я матроса, который был ближе ко мне.

Тот, не говоря ни слова, указал на второй блок, прикрепленный к грот-рее, и третий, который приделывали к юту. Я понял, что приготовления к казни уже сделаны. Подняв глаза к верху мачты, я увидел, что два матроса привязывают флаг юстиции, он был еще свернут и опутан бечевкой, которая висела до палубы, чтобы можно было распустить его в минуту казни.