Старшина, прячась за возом, мигом застегнул ремни креплений и побежал по целику – прочь от дороги, в сосны. Лыжи скользили хорошо. Снег держал. Вот уже и деревья замелькали. Даже боль в боку затихла и не мешала его быстрому бегу. Неужели удалось? Неужели и на этот раз перехитрил смерть?
Стрелял казак Авдей плохо. Не попал. Хотя стрелял всерьёз. Три раза. Только одна, самая первая пуля, обожгла щёку и ударилась в сосну перед старшиной. Кора так и разлетелась в стороны, обнажив белую плоть древесины. Старшина на ходу оглянулся. Две другие пули заблудились в кустарнике где-то левее. Эти явно были пущены наобум. Как и обещал казак Авдей. Старшина пошёл быстрее. Через минуту позади послышалась частая стрельба. Видать, вернулись другие казаки. Но пули сюда уже почти не долетали. Ушёл и ушёл. Кто теперь дознается? И атаману они ничего не скажут. Зачем им это? Ответ держать. А в первый выстрел казак Авдей всё же своё солдатское старание вложил. Случайно не попал. Видать, всё же дрогнула рука.
Вечерело, когда старшина вышел к шоссе. Оно урчало нескончаемой колонной, которая двигалась в сторону упавшего за лес солнца.
– Отступают, сволочи, – вслух подумал старшина и свернул назад, в лес.
Каждый шаг, каждое движение ноющей болью отдавались в боку. Опухоли он не нащупал. Но боль донимала. Она возникала там, в подреберье, куда ударил носком сапога немец, поднималась выше и колыхалась на уровне груди, где ещё чесались четыре шрама. Особенно один, средний, под ключицей, где пуля прошла навылет. Надо идти и идти, твердил он себе. Куда? И он рассудил так: назад, к фронту, пробираться сейчас опасно. Все дороги забиты немцами. Лучше найти какую-нибудь тихую деревню, подальше от дорог, где нет ни немцев, ни казаков, и пересидеть несколько дней, переждать, пока и немцы, и казаки уйдут. Наши прут вперёд, скоро будут и здесь. Подождать, отсидеться. Отоспаться… Ох, как он хотел спать!
Старшина пошёл вдоль опушки. Из леса не выходил, боялся. Вскоре выбрался к дороге. Затаился. По дороге тянулся санный обоз. Возницы гортанно покрикивали на лошадей, переговаривались между собой. Потом трактора протащили несколько тяжёлых орудий. И всё затихло. Он вскочил и кинулся к дороге. Никто не увидел его, никто не выстрелил. А он бежал и уже даже не оглядывался. Так устал он бояться и прятаться. Так ему опротивело всё на этой проклятой войне. Выстрелят – значит, судьба. Не выстрелят – тоже судьба. Но другая.
Вскоре он вышел на вырубку. Остановился. Огляделся. Вырубка как вырубка. Точно так же и они вокруг Нелюбичей зимой резали дрова в березняках. Лесник отводил делянку, и они, разметив её на дольки, выпиливали всё подчистую, чтобы в лето здесь можно было уже пасти скотину. Всё по уму. Вот и тут делянку вырезали так же. Даже кусты вырубали и жгли в кострах. Как будто живущим тут и дела до войны не было.
От вырубок вниз, в поле, вела наезженная, унавоженная лошадьми дорога. Туда и надо идти, понял он. Деревня – там. Но старшина по дороге всё же не пошёл. Взял правее. Сперва прошёл назад по своей лыжне, а потом, метров через пятьдесят-шестьдесят, свернул в поле. Дорогу он видел. Высоко в небе стояла полная луна, обрамлённая дымчато-морозной короной, и озаряла всё вокруг, так что старшина даже различал неровную гряду леса на дальнем горизонте.
Деревня появилась неожиданно. А может, старшина просто проспал то мгновение, когда мог приметить впереди первые признаки жилья и сообразить, как идти дальше. Он разлепил веки и увидел перед собой, шагах в пятидесяти, пруд с дымящейся полыньёй посередине, несколько ракит по берегу и среди них чёрную стену бани, а выше несколько дворов, за которыми угадывались и другие. В одном из дворов сразу забрехала собака. Почуяла, подумал старшина. Оно и понятно, дальше размышлял он, от меня, видать, волком за версту несёт…
Старшина вышел к пруду. По старой лыжне идти было намного легче. Лыжи двигались почти бесшумно. Немного толкнёшь и – скользят, скользят… Можно даже немного, на мгновение, прикрыть глаза и отдохнуть. Сон буквально валил его с ног.
Но ему всё же не удалось войти в деревню незамеченным. Под одной из ракит внизу, возле пруда, стоял человек и внимательно следил за тем, как он обходит тёмную сырую наледь. Человек знал, куда ведёт лыжня, и потому терпеливо ждал под ракитой. Старшина увидел его поздно, когда подошёл уже почти вплотную. Прикрыл глаза, чтобы немного отдохнуть, открыл – а человек вот он, стоит под деревом. Решил: таиться уже ни к чему, и потому пошёл прямо на него. Опять положился на судьбу: пускай решит так, как ей угодно. Уморился я бегать от судьбы и от смерти. Ох, уморился…
– Кто такой? – послышалось из-за ракиты.
– Да я и сам не знаю, кто я теперь, – ответил старшина усталым голосом.
Они стояли друг против друга. Старшина держал руку за пазухой.
– С чем ты пожаловал? – спросил его человек.
– От смерти бегу, добрый человек, – ответил он и увидел, как человек шевельнулся навстречу ему. – Немцы в деревне есть?
– Пока бог обносит этой милостью. Ты что, ранен?
– Ещё и сам не знаю. До утра оприютишь? Или в другом месте тёплый угол искать?
– Углов и в моём доме хватит. Только я не знаю, кто ты.
– И я не знаю.