– На закрутку нету, на половинку есть!
– Ссыпай в кучу.
– Не ссать, ребята! Вон, профессор сапоги гуталином начищает!
– Последний парад…
В окопах засмеялись реденьким, нестройным смешком.
Время шло. Воронцов беспокойно поглядывал на часы. Стрелки приближались к одиннадцати. В двенадцать сниматься. «Если они подойдут около двенадцати, – подумал он, – не оставлять же нам позиции у них на виду. Раньше двенадцати уходить нельзя. А может, на шоссе уже всё изменилось и этот просёлок для обороны никакого смысла уже не имеет?»
Ровно в половине двенадцатого на дороге между гатью и сосняком появился конный разъезд.
– Гляди-ка, братцы, копытники! Неужто наши?
– Немцы. У них тоже кавалерия есть.
– Кавалерия… Разведка это. Конная разведка.
– Значит, они уже здесь, на подходе.
Майор Алексеев припал к биноклю. Окликнул пулемётчика:
– Разумовский! Видишь цель?
– Вижу, товарищ майор.
– Дай-ка парочку коротких и одну от души. Только помни, что патронов в обозе нет.
Пулемётные очереди опрокинули напряжённую тишину. Конники сразу повернули и пришпорили лошадей. И только они скрылись в соснах, как оттуда донёсся хлопок, от которого у многих похолодело внутри. И тут же, с затягом, завывая и будто примериваясь, где бы упасть, пролетела мина и легла в березняке.
– Следующая будет с недолётом, – сказал связной Ушаков, и губы его стали белыми.
Так оно и произошло. Немцы установили в сосняке миномёты и производили пристрелку. Где-то сидел корректировщик и управлял огнём.
– Сержант, вот что, народ мой плохо переносит миномётный обстрел. Давай на правый фланг, к своим. Держи там. Смотри, чтобы не побежали. После такого боя полк уже не может отступать. Будем держаться!
Третья мина разорвалась в трёх шагах от бруствера. Истончая на излёте свой воющий звук до пронзительного визга, хрустнула напротив НП, и сразу стало ясно, что в соснах сидели опытные миномётчики, а корректировщик прекрасно изучил линию обороны полка и передавал точные координаты.