– Приготовить противотанковые гранаты, – приказал Сурхаев. – Первый танк я беру на себя. Огонь – по моей команде. Макуха, – сказал он курсанту, сидевшему рядом в окопе, – твоя задача – второй танк. Будь осторожен с гранатой. Пусть подойдёт на верный бросок.
Не доехав до окопов боевого охранения метров пятьдесят-семьдесят, колонна неожиданно остановилась. Сурхаев наблюдал за первым танком. Танк качнулся и замер. Его примеру последовали другие машины. Открылась крышка люка, показалась сперва голова, а потом и плечи танкиста. Одет он был в чёрный комбинезон, на голове такая же чёрная пилотка с белой кокардой. «Эх, снять бы его сейчас из винтовки, – подумал Сурхаев. – Одним выстрелом, никакого труда. Выставился, как кукла…» Танкист, будто дразня курсантов боевого охранения, поднял к глазам бинокль и с минуту пристально всматривался в конец дороги на той стороне лощины. Что-то, по всей вероятности, его настораживало. Но нет, опустил бинокль, сделал короткий жест рукой в глубину танка. Засмеялся, беспечно, но сдержанно, не переставая оглядывать окрестность. Разговаривал с кем-то из членов экипажа. Быть может, с радистом. Снова вскинул бинокль. Скользнул линзами по обочине и склону, где был замаскирован один из окопов боевого охранения курсантов и сделал новый жест рукой, смысл которого поняли и курсанты, в эти мгновения пристально наблюдавшие за ним. Он отдал команду двигаться вперёд.
Моторы взревели почти одновременно. Видимо, команда была продублирована по радиопередатчикам. Колонна окуталась выхлопами газов и начала спускаться в лощину. Миновала первый холм. За горбом первого холма лежал рядом с пулемётом Макуха. Он поставил на боевой взвод противотанковую гранату, изготовился к броску, ждал сигнала сержанта. Сержант медлил. А мимо уже проползали бронетранспортёры с пехотой – его вторая цель.
Ещё когда немец обшаривал в бинокль окрестность и отыскивал следы пребывания противника, о котором наверняка танкистам сообщила их разведка, Сурхаев наметил для себя ориентир – небольшую воронку на обочине дороги, оставленную, видимо, разрывом мины ротного миномёта. Он уже твёрдо знал, что, когда передний танк выйдет на рубеж этой воронки, плюс-минус метр, он метнёт свою первую гранату точно под гусеницу, а вторую – на решётку моторной части, на «репицу», где у Т-IV, как инструктировал их бывалый человек старший сержант Гаврилов, самое уязвимое место.
Ревели моторы, раздёргивая свежий, процеженный сквозь марь тяжёлых ночных туманов утренний воздух, рвали и комкали остатки тишины. Танки и бронетранспортёры шли не на полном ходу, осторожно, должно быть, побаивались мин, обходили вывороченные из дорожного покрытия камни и воронки, заполняли собою, своим запахом, лязгом и рокотом пространство, как будто раз и навсегда утверждая этим своё торжество и господство. «Если их не остановить здесь, – подумал сержант, – то через день-другой они будут разглядывать в бинокль пригород Москвы. Ещё две-три заправки и – в столице. Если их не остановить… здесь… у этой вот воронки… Всё, пора!» Сурхаев привстал на колено боком к шоссе и колонне, которые в эти мгновения как будто его и не интересовали вовсе, и заученным движением перебросил через себя тяжёлую болванку РПГ-40. Проследил, как граната кувыркнулась в воздухе, описала дугу и взорвалась под гусеницей танка, точно там, куда он её и посылал. Теперь, не медля, – вторую. Туда, куда учил Гаврилов… Пока не выскочили из бронетранспортёров автоматчики и не открыли огонь, пока пулемётчики не поняли, откуда вылетела граната, и лупят вслепую по кустам, по той стороне дороги, по брустверам незанятых окопов. Вот и пригодились им запасные позиции, очень даже пригодились… И второй гранатой сержант попал точно в цель. Танк резко развернулся, как будто брюхом напоролся на бетонную надолбу, не замеченную механиком-водителем, и замер. Густо, тяжело, словно разливая в глубокой воде чёрные чернила, задымил. Откинулась крышка люка, показалась рука, пальцы судорожно искали поручень, приваренный ко внешней стороне башни, наконец нащупали его, так же судорожно ухватились. Сурхаев вскинул автомат, поймал в радужное, оплывшее окружье мушки обрез люка – сейчас оттуда высунется голова танкиста в чёрной пилотке с белой кокардой. Но рука соскользнула с поручня, раз-другой шаркнула по броне, напряглась и, обессилев, уползла вовнутрь.
Второй танк тоже горел. Кто-то из курсантов добавил ему ещё и бутылку с горючей смесью. Бутылка разбилась на решётке мотора, смесь разлилась, проникая во все щели, вспыхнула разом по всей корме белым сияющим фосфором, и танк в считанные секунды превратился в горящий стог, который нельзя уже было спасти ничем. Взрывом одной из гранат опрокинуло бронетранспортёр, гусеницы его продолжали упорное и уже напрасное движение, поблёскивали на катках и вздрагивали в провисах. У второго разворотило радиатор, вырвало задний мост. Из кузовов, обшитых тонкой бронёй, с воплями выскакивали солдаты. Им впереймы заработали оба пулемёта курсантов. Макуха и Асанов вели перекрёстный косоприцельный огонь. Чтобы уйти от пуль, немцам нужно было выбраться на противоположный откос, за которым начиналась заросшая редкими молодыми ольхами лощина. И они хлынули именно туда. Но откос был отлогим и довольно широким. К тому же начали бить пулемёты из-за реки, отсекая немцев и от лощины, тем самым лишая их последнего пути к спасению. И именно на нём, на том откосе, как на стрельбище, спустя некоторое мгновение курсанты добивали тех, кто смог выбраться из бронетранспортёров и горящих танков. Никто не ушёл. Немцев было около взвода. Пулемётчики положили всех. В азарте Сурхаев выскочил из укрытия и, на бегу стреляя из автомата, перебежал дорогу, чтобы достать верной очередью залёгших за опрокинутым бронетранспортёром. Но тут же получил пулю в живот, переломился пополам, как будто из него в одно мгновение выдернули позвоночник, выронил автомат.
Едва успели отнести в тыл наспех перевязанного сержанта, собрать с дороги кое-какое оружие и трофеи, как снова послышался в глубине дорожной просеки рокот моторов. Боевое охранение, уже без сержанта, затаилось в окопе.
За рекой, в траншее, закричали:
– Воз-дух!
– Самолёты!
– Что, ребята, нас бомбить будут? – недоумённо спросил кто-то из боевого охранения.
– Убрать оружие, – приказал Макуха, давая остальным понять, что командование группой боевого охранения он принимает на себя.
А за Изверью тем временем тоже спешно готовились к бомбёжке, убирали с брустверов оружие, отрывали боковые ниши, чтобы втиснуться туда или хотя бы успеть спрятать боеприпасы.
– «Рама», – с угрюмым спокойствием сказал помкомвзвода Гаврилов.
– Что это значит? – спросил, бледнея лицом, Денисенко.
– Ничего хорошего. Сейчас вынюхает и наведёт на нас…
– Кого? Кого наведёт? – Курсант Денисенко с беспокойством смотрел то в небо, где, нудно гудя моторами, проплывал немецкий самолёт-разведчик, то на старшего сержанта, на его спокойное лицо, будто окаменевшее в своём злом сосредоточенном спокойствии.
– Да уж кого-нибудь. Девок с гармошкой, например. – И в уголках глаз Гаврилова появились морщинки сдержанной улыбки.
– Скажете тоже, товарищ старший сержант…
– Вот видишь, Денисенко, как ты разбираться стал во военном деле. Скоро хорошим бойцом станешь. А? – И добрые лучики морщин в уголках его глаз стали более отчётливыми. – Эта гиена просто так не появляется. – Проводив взглядом «раму», спросил: – Ты штык-то наточил? А, Денисенко?