Ведь это совершенно неразумно, с точки зрения военной, и слишком жестоко по-человечески – бросать маршевую роту, целиком, сразу в бой. Куда правильнее по прибытии на передовую расформировывать эти маршевые роты по батальонам, по стрелковым ротам, по взводам. Марш завершён, пополнение прибыло организованным порядком. А теперь начинается война. И лучше было бы, если бы новоприбывшие оказывались в окопе рядом с бывальцами, теми, кто пороху уже нюхнул и может дать совет молодым, как вести себя в бою, как пережить бомбёжку или артобстрел, как передвигаться и как вести огонь. Русская армия всегда держалась на том, что новобранец поручался старослужащему солдату, дядьке, который и воспитывал его, и бранил, и поощрял. Главное поощрение, самая большая награда на войне для солдата – это его жизнь, которую он вынес из боя невредимой и не опозоренной малодушием. Сотни раз Хаустов представлял, какими могли быть последние мгновения жизни Бориса, и каждый раз это была другая картина. Только черты лица сына, его глаза и губы всегда были теми же, которые он знал. Но иногда их размывала какая-то даль. И Хаустов начинал мысленно молиться и за погибшего, и за себя, чтобы потеря, какой бы непоправимой она ни была, не стёрла в его памяти образ самого дорогого ему человека.
– Ну, сынок, вот и мой черёд настал. – И Хаустов обмахнул масляной протиркой затвор винтовки.
Сумерки в октябре случаются долгими. Вот и эти, кажется, нависли где-то вдалеке, в укромных лощинах и деревенских проулках и не торопились на простор. И колонна, которая потекла из-за перелеска в поле, сразу заполняя всю ширь и даль дороги, делая её и неширокой, и недлинной, роте старшего лейтенанта Мотовилова была хорошо видна. Как днём.
Глава шестая
Остатки боевого охранения ввалились на НП старшего лейтенанта Мотовилова в тот момент боя, когда и в поле, и перед деревней, и у моста, и по всему береговому обрезу громыхало и полыхало. Пальба шла вовсю. То и дело вспыхивали, то короткими, цепкими и осмысленными, то длинными и бестолковыми очередями пулемёты на флангах. То рвались снаряды, осыпая осколками траншею и калеча тех, кто не успел вовремя нырнуть в окоп. Мотовилов кинулся было к пулемёту. Морозова он отправил в тыл, и пулемёт остался без призора. Но потом взял себя в руки и начал наблюдать за ходом боя в бинокль. Время от времени к нему подскакивал сержант-артиллерист, кричал что-то, но он снова и снова осаживал его:
– Не время! Пускай поверят, что мы тут одни!
– Понял! – отвечал, вроде бы успокаиваясь, артиллерист, и кричал в трубку, уточняя новый прицел, потому что танки подошли уже вплотную к ложбинке перед мостом, где сапёры сошлись с немецкими мотоциклистами и где теперь они маневрировали, выбирая цели. Но проходило не больше минуты, и сержант снова кидался к Мотовилову и, бледнея, требовал разрешить открыть огонь, потому что, если танки сместятся вправо, за насыпь, орудие из лощины их не достанет.
Но Мотовилов знал, что правее они не сместятся. Во-первых, по ним уже вели огонь бронебойки, и бока им подставлять танки не хотели. А во-вторых, и это было решающим, они стояли перед переездом. Соблазнял и мост. Мост почему-то до сих пор был не взорван. И Мотовилов нервничал. Но отхода сапёров он не наблюдал. Значит, приказ помнят. Значит, ещё сидят там, внизу, ждут более удобного момента. Брод тоже был хорошенько заминирован. Дважды к нему подбегали немецкие пехотинцы, скорее всего сапёры. Но их тут же отгоняли сосредоточенным огнём «гочкисы». Как ни плох был этот пулемёт, а всё же стрелял.
– Пускай влезут на переезд, – уже более спокойно говорил сержанту-артиллеристу Мотовилов. Он видел, что рота удержала первый напор и теперь, даст бог, подержится. Народ осмелел. У кого-то появился азарт. Кто-то преодолел страх и теперь тоже подключается к большинству. Стихия боя захватывала всех. «Вот так-то и бывает на войне, – вспомнил он прибаутку своего первого эскадронного командира, – случается, что и коршун цыплёнком делается, а случается, что и цыплёнок, самый распоследний, коршуном врага клюёт».
Немцы втянулись в бой всей своей наличной силой. Мотовилов хорошо видел, как рассыпалась, растеклась по полю и пойме колонна, когда по ней открыли огонь из окопов. Но он знал и другое: кто-то на той стороне речки так же, как он на этой, руководит боем, и что он вот-вот откажется от продолжения лобовой атаки, отведёт пехоту и танки, перегруппирует свои силы, и тогда надо будет ждать обхода с фланга и удара в тыл.
– Видишь «горб» в кустарнике? – указал Мотовилов на бронетранспортёр, который забрался в заросли ивняка и стоял там, будто затаившись и наблюдая за атакой. Над рубкой колыхалась антенна. – Вот кого надо в первую очередь.
– Танки! Они засекут орудие! Надо бить по танкам!
– Один выстрел не засекут. Надо одним снарядом. Смогут?
– Если бронебойным, смогут. – Сержант снял телефонную трубку и начал вызывать «Грозу».
Танки между тем ближе подошли к переезду. Один из них нервно маневрировал и, вывернув башню, посылал снаряд за снарядом по окопам на противоположном берегу. Снаряды ложились неприцельно, то перелетая траншею, то не долетая, рвали сырую, напитанную дождём землю, оставляя небольшие воронки. 37-мм снаряды танка не представляли для пехоты большой опасности. Поразить бойца в окопе такое орудие могло только в случае прямого попадания. Да и задача его, видимо, состояла в другом. Так и случилось. Танк вдруг вынырнул из ложбинки и быстро пошёл к мосту. Как только его гусеницы коснулись бревенчатого настила, под ним ослепительно рвануло. Вверх подняло настил и часть берега. Сапёры рассчитали очень точно, заложив взрывчатку с западной стороны моста. Когда остатки настила и облако дыма, ила и чёрной, как дёготь, воды разлетелись по сторонам и осели, ротный не увидел танка – с насыпи вниз, в скользкую огромную воронку, уже наполнявшуюся чёрным дёгтем ила и воды, сползала, роняя гусеницы, машина, похожую на бронетранспортёр. Башня у неё отсутствовала. С каждым мгновением машина всё глубже и глубже опускалась вниз. Наконец погружение её прекратилось.
Именно в это время над траншеей сверкнула иссиня-белая фосфорисцирующая настильная трасса и ушла за реку. Там, в поле, она мгновенно отыскала цель и завершила свой стремительный полёт вспышкой электросварки. Второй T-III[10] тем временем маневрировал возле песчаного переезда, явно намереваясь преодолеть водную преграду вброд. Всё внимание его экипажа было приковано к произошедшему рядом. Рации их, конечно же, работали и, по всей вероятности, экипажи согласовывали детали одновременного броска на восточный берег речушки. Но, когда первая машина попала под мощный взрыв фугаса на мосту, вторая тут же начала пятиться назад. И единственный выстрел советской «сорокапятки» наблюдатель её скорее всего пропустил. Бронебойно-трассирующий снаряд, по всей вероятности, задел бензобак бронетранспортёра, и через минуту в поле взметнулось пламя огня и чёрного дыма.
Второй T-III продолжал пятиться к ложбинке, где он мог надёжно укрыть свою ходовую часть от огня бронебоек.
В ходе боя, в его характере и темпе огня наметилось некое изменение. Наступал перелом. Потеря танка и бронетранспортёра, в котором, как предполагал Мотовилов, находился командный пункт немцев, заставил и пехоту, и уцелевший T-III начать отход. Но отходить им оказалось некуда. В жнивье не укроешься, а до перелеска метров триста – открытое и хорошо простреливаемое пространство.
– Передай Васильцу, его задача – танк. Пусть бьёт по танку!
– Понял! Вызываю. – И артиллерист начал лихорадочно накручивать телефонный аппарат.