Взводный ответил отрицательно и снова начал пристально всматриваться и вслушиваться в редеющую серую мглу. Мотовилов заметил, какое бледное у лейтенанта лицо. Или это спросонья, от усталости, потому что вряд ли он в эту ночь прилёг. Слишком щепетильным он был, этот москвич-лейтенант, как будто понимал боевой устав пехоты с некими формально несуществующими дополнениями лично для себя. Как будто здесь, на передовой, он исполнял обязанности не просто командира стрелкового взвода, а был ещё и тем невольником чести, для которого возможности выбора почти не существовало, вернее, он был один – выбор чести. Какое-то время эта черта лейтенанта Багирбекова раздражала Мотовилова. В роте ему нужны были просто взводные командиры, исполнительные, обладающие навыками управления своими людьми, неробкие, хваткие. Потому что робких командиров Мотовилов презирал, считая робость людей, на которых лежит ответственность перед многими, подчинёнными им, элементарной трусостью. Этой меркой он мерил всех командиров, в том числе и своих взводных. И готов был заменить любого из лейтенантов даже сержантом, лишь бы он соответствовал тем требованиям, которые он сформулировал своим уставом. Впрочем, совсем недавно и к батальонным, и ротным командирам он относился точно так же. Но теперь это не имело никакого значения.
Он знал, что мешает Багирбекову стать настоящим командиром. Излишняя интеллигентность. Условности воспитания. «Ничего, – думал Мотовилов, с некоторой надеждой поглядывая на командира первого взвода, – фронт не таких обкатывал и делал из них твёрдых и жёстких».
Время от времени он собирал взводных и говорил:
– Вы должны иметь и право послать человека на смерть. Вы должны быть тверды, как штык. И по отношению к своим подчинённым, и к себе самим. У меня в роте должно быть хотя бы три штыка. Тогда я буду уверен в том, что у меня есть рота. Понятно?
Пока Мотовилов надеялся только на одного взводного – на старшину Звягина. Туляк был крепким мужиком. И характер у него был что надо, и кулаки такими же внушительными. Этот был настоящим штыком. И вот теперь его самый надёжный штык пошатнулся.
– Багирбеков, ты что-нибудь понимаешь? – спросил он лейтенанта.
– Думаю, что Звягин отвёл свой взвод юго-восточнее, – ответил взводный.
– Отвёл… Юго-восточнее… Как это понимать? Бросил позиции и бежал в лес! Вот как это надо понимать! В гриву-душу его…
– Товарищ старший лейтенант, нам надо спуститься в траншею. – И Багирбеков первым прыгнул вниз.
Мотовилов подумал: «А интеллигент-то мой благоразумия не теряет…»
В окопах между тем суета затихла. Бойцы стояли в ячейках и, устроив в стрелковых выемках винтовки, тоже поглядывали в поле. Кое-кто доедал вчерашнюю кашу, не пропадать же добру. Хотя перед боем лучше иметь желудок пустой. В окопе, где устроились бронебойщики, тихо переговаривались. Первый номер отдавал последние распоряжения.
– В лес, как на гармоне сыграть, стебанули. Немец уже на переезде гурчит. Слышите? Во будет, как танками попрёт! – Говорил всё один. Голос его не то чтобы дрожал или выдавал страх, но чувствовалась в нём безысходность, отсутствие какой-то главной надежды. И Мотовилов, слушая слова бойца-бронебойщика, понимал, причину его опасений. Если бы за спиной стояла хотя бы батарея хорошо укрытых противотанковых орудий с достаточным запасом снарядов, то у бойца, возможно, был бы другой голос, и сам ротный не дрожал бы теперь дрожью человека, который не был уверен в том, что на этот раз взводы его устоят на своих позициях.
– Да если в лес, это не страшно. Из леса можно и вернуться. А вот если их смяли. Там, в окопах…
– Против такой-то силы удержись… Он тебя и самолётами, и танками…
Мотовилов узнавал голоса. Это разговаривали первый и второй номера расчёта ПТР. И рассуждали они верно. Какая польза для Третьей роты может быть от того, если второй взвод, выполняя приказ, вместе со своим старшиной храбро лёг на своих позициях? Повидал он таких храбрецов и под Минском, и на Десне, и на Варшавском шоссе. Почти все там остались. Кто в окопах, кто в лесу, кто неизвестно где. Хорошо, если по деревням разбежались. Там их можно собрать. Вытряхнуть из жарких перин, пахнущих женщиной, поставить в строй и отдать этому строю вновь сформированной роты приказ. И пускай они попробуют его не выполнить!
– Товарищ старший лейтенант, разрешите послать связного. – Это – снова лейтенант Багирбеков.
– Посылай, лейтенант. Только не связного, а разведку. Быстро. Троих человек. Пусть выяснят, что там происходит. Где второй взвод, где немцы…
Под сапогами лейтенанта Багирбекова поскрипывал молодой снег, когда он бежал по узкой траншее, выкрикивая фамилии бойцов. Через минуту разведка стояла перед Мотовиловым. Трое. Студент Петров, профессор Хаустов и ополченец Колядёнков. Хуже всех выглядел Петров.
– Петров, вы хотя бы шинель почистили. Стоите в строю, как баба-скотница посреди свинарника. – Когда Мотовилов хотел выразить свою неприязнь к бойцу, он обращался к нему на «вы».
Петров шевельнул губами и ничего не ответил. Он, видите ли, устал… Мотовилов отвернулся и сказал: