– Солдат, – ответил Хаустов. И тут же поправил себя: – Первого взвода Третьей стрелковой роты рядовой Хаустов. – И, чтобы майор впредь не смотрел на него с претензией: – Из ополченцев.
– Понятно, – поморщился майор.
Но окончательно понятной ситуация стала, когда Хаустов доложил о нескольких группах «древесных лягушек», которые бродили по тылам роты и, возможно, имели целью разведку железной дороги, а возможно, и диверсию.
– Да, наше счастье, что пошёл снег и низкая облачность мешает действовать самолётам. С вами поедет мой начштаба и ещё двое офицеров. Проводите их прямиком к командиру боевого участка.
И вот они неслись намётом по лесному просёлку, держа на юго-восток. Когда дорога сужалась и деревья подступали к самым колеям, Егоза, осторожно и легко переходила сперва на крупную, а потом и на мелкую рысь, но видя впереди простор, снова срывалась в галоп. Артиллеристы едва поспевали.
Егоза… Егоза… А ведь и масть такая же. Светло-рыжая, почти соловая, со светло-седоватой гривой и хвостом, и в них так же играл, поблёскивая, редкий чёрный волос. И такая же умная и послушная. Хотя и с норовом. Но к часовому сразу пошла, видать, почувствовала в нём понимающую деревенскую душу. А на майора косила недоверчивый глаз, вскидывала голову. Когда Хаустов вышел из станционной постройки и подошёл к ней, сразу потянулась к нему, словно невзначай, толкнула в плечо и коснулась щеки тёплой замшевой губой. Втянула воздух, словно испытывая его, своего нового хозяина, в каком он настроении.
Егоза… Последняя лошадь под поручиком Фаустовым была точь-в-точь такой же ладной и умной. Разве что немного покрупнее. Она осталась где-то там, в степной балке под Царицыном. Красные загнали их сотню в балку и начали обстреливать из пулемётов. Немногие ушли тогда…
– Немцы! – ошалело закричал кто-то из офицеров.
И тут же из глубины просеки плеснула автоматная очередь. К дороге метнулись пятнистые тени, как будто лесная дорога, забытая людьми, принадлежала только дождю, ветру им, и теперь, заметив на ней чужих, тени убили под одним из чужих лошадь, а седока буквально вырвали из седла и стремян и поволокли за деревья.
Хаустов машинально придержал лошадь, и она, всхрапнув испуганно, свернула на придорожную полянку. Двое других артиллеристов, которых автоматная очередь не задела, сгорбившись, в ужасе проскакали вперёд и вскоре исчезли за поворотом. Хаустов сдёрнул винтовку, снял с прицела чехол, дослал в патронник первый патрон и, убедившись, что ускакавших вперёд за поворотом не встретила новая автоматная очередь, дважды, раз за разом, выстрелил. Егоза стояла под ним как вкопанная. Только кожа на её напряжённой шее вздрагивала после каждого выстрела.
– Молодчина, молодчина, Егоза, – погладил её Хаустов. Он наклонился и медленно подбирал поводья, одновременно слушая лес и тишину, разом обступившую их.
Он ждал выстрелов из леса. Он не верил, что немцев здесь всего двое. Не приняли открытый бой, затаились. Разведка. Побаиваются, осторожничают – на чужой территории. Ждут удобного момента.
Хаустов выждал ещё мгновение – тянулось оно долго, выматывая нервы и лишая самообладания – и толкнул Егозу каблуками. Лошадь послушно пошла обочиной, ускоряя шаг.
Раненый в переднюю ногу на вершок выше колена, конь встал и, хромая, бродил по зарослям придорожного ивняка. Стрелявшие в точности исполнили задуманное: ни одна из выпущенных пуль не задела седока. Майор, начальник штаба истребительно-противотанкового артполка лежал под берёзой, оглушённый умелым ударом по шейным позвонкам, и медленно приходил в себя. «Древесные лягушки» лежали рядом. Казалось, они и теперь, с простреленными головами, не хотели отпускать свой трофей. Они обступали майора с двух сторон и, выбросив вперёд руки, всё ещё охраняли занятое пространство. И только отверстия в стальных шлемах на затылочной части, почти одинаковые, свидетельствовали о том, что для них всё кончено.
Хаустов позволил Егозе сделать ещё несколько шагов вокруг лежавших на снегу, перемешанном с бурой листвой, и натянул повод. Лошадь послушно остановилась и тоже прислушалась. Теперь они были единым существом, которое всё ещё не доверяло тишине осеннего леса и тому, что новые выстрелы не нарушат её через мгновение.
Артиллерист попытался встать, но не смог, сел и устало смотрел по сторонам. Потом поднял затоптанную фуражку и начал отряхивать с неё прилипшую грязь и листву. Обнаружив пустую кобуру и оборванный ремешок пистолета, начал обшаривать убитых. Свой ТТ он нашёл за пазухой у одного из немцев. У него же он забрал ППД.
– Держитесь за стремя, товарищ майор, – сказал ему Хаустов; он всё ещё держал винтовку на изготовку, крутил головой, беспокойно оглядывался, вырывая из пространства, окружавшего их, то куст можжевельника, то сгорбившийся пень, то залёгшую поперёк просеки полусгнившую ель. Хаустов знал ещё по первой войне, что, если разведчики разделились и под огонь попала одна из групп, другие придут на помощь. Значит, немцев можно было ждать с минуты на минуту.
Майор что-то сказал. Речь его ещё не восстановилась. Он это почувствовал и сделал повелительный жест рукой, что, должно быть, означало, чтобы Хаустов отдал ему коня.
– Хватайте, майор, стремя и держите изо всех сил! – крикнул тот и толкнул каблуками лошадь.
Майор уже стоял на ногах.