Леший

Продолжая снимать на видео, мы вошли в магазин. С продавцом теткой Марфой случился столбняк. Возможно, на днях она собиралась свести «дебит с кредитом», а «сальдо», то есть остаток, положить в карман. Поневоле будешь стоять с разинутыми глазами, когда от звездочек и фуражек в глазах рябит. И за то спасибо. Слава богу, не узнала, родимая, Тольку Кожемякина. Стой! Тебя же снимают. Для потомков…

– Чего хотите? – наконец подавила волнение продавщица. Она готова пожертвовать заработанными кровью и потом рублями… на нужды неимущей милиции. Умела строить «баланс» мадам. Об этом давно известно. Она и уезжать отсюда в свое время отказалась по той же причине. И бог с ней. Не пойманный – не вор.

Однако от такого количества гостей она слетела с катушек и уже, видно, готова была совершить единственную в своей жизни промашку. Надо спешить ей на помощь. Опустив камеру, я приступил к прилавку с пятисотрублевой купюрой меж пальцев. Старая пройдоха заметила деньгу. Чего хотят господа? Водки? Но магазин не торгует подобным товаром. Запрещено решением садоводческого товарищества: всех решили трезвенниками сделать. Разумеется, это нарушение, потому что магазин подчинен райпотребсоюзу и к обществу садоводов-любителей отношения не имеет.

Нелюбин стоял рядом, сосредоточенно хлопая ресницами. Как глава администрации он тоже приложил руку к известному запрету. Теперь он ругал себя, жертва минутной эйфории. Не подпиши он в начале весны «проект согласования», сейчас на полках стоял бы полный набор ликероводочных изделий.

– Очень плохо, – размеренно и внятно произнес Иванов, выпучивая глаза, – придется делать обыск.

При слове «обыск» у бедной старухи начала трястись голова. Под белым халатом заметно вибрировали плечи.

– Ну, вообще-то… – она отшатнулась от прилавка, готовая проклясть день, когда согласилась быть продавщицей в этой дыре. Зимой вообще никого. Доходы – нуль. Одни нервы… – Вообще-то, у меня есть там, в запасе, пара ящиков. – Она махнула ладошкой в сторону складской двери в проеме между полками. – Забыла про них совсем, не торгую потому что. Нельзя нарушать распоряжение администрации. А так-то оно стоит…

– Ну и хорошо, что не торгуете, – промямлил Нелюбин, блуждая глазами по полкам. – Значит, не нарушаете. Давайте нам их. Комиссия пересчитает, сверится… Неси, Марфа Степановна! Отменим мы это бессмысленное распоряжение. Завтра же и вынесем постановление.

Вибрация моментально прекратилась. В груди у Марфы Степановны свистали теперь соловьи: пронесло!

– Сколько вам? – В её голосе звенело торжество.

– Три… – показал на пальцах Иванов.

– Бутылки, что ли?

– Литра!

– Понятно…

По лицу старухи скользнула улыбка. Шмыгая носом, она обернулась к складу. Еще бы ей, Марфе Степановне, не улыбаться. Благодаря «черной дыре» она выучила двоих дочерей и сына-офицера, и теперь еще продолжала слать им деньги в далекие края.

– Я ить не ворую, Фролыч, – упрямо повторяла она Нелюбину. – Вы меня давно знаете…

– Если раньше сесть, то быстрее выйдешь, – отпускал плоские шутки Иванов. Ему не жалко было бабу Марфу. Он знал о ней всю подноготную. И если бы не сын-офицер, сидеть бы ей на старости лет. С «офицером» Иванов учился вместе в школе. Иванов в пятом, тот – в десятом.

Сгребя с прилавка товар, мы тихо удалились.

«Уазик» тронулся вновь мимо дачных домиков, похожих на скворечники, мимо просторных узорчатых особняков. Промелькнул мимо и губернаторский дом с витыми решетками на окнах и золоченой изгородью из островерхих пик. Около дома на скамье, улыбаясь, сидела белокурая женщина пенсионного возраста.

– Дозор на месте! – крикнул Иванов