Леший

Головы исчезли: им требовалось одеться. Сейчас они торопятся: пора и честь знать.

«Интересно, чем бы ты сейчас занимался, если бы не сбежал из местного каземата? Скучал бы от безделья и строил призрачные планы? – рассуждал я. – Зато теперь у тебя нестерпимо чешутся глаза. Накупался, шпионская рожа, дорвался. А в баночке-то, может, рыбачья принадлежность одна лежит – свинцовое грузило да пара ржавых крючков. Обрадовался, детектив с дырявой головой…»

Глава 12

Шел третий день, как я лежал в поселковом стационаре: ныряние на дно без маски не прошло даром. Глаза опухли и слезились. В них словно застряли битые кирпичи. Мне поднимают веки, осматривают, заливают в пазухи едкую жидкость и ничего не говорят.

Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. Так оно и есть, иначе он не сидел бы в глуши. Вероятно, он думает: «Полковник мог обратиться в поликлинику УВД, но не захотел. Так пусть терпит…» Он прав. Придумал, где купаться с открытыми глазами. Горожане в квартирах надобность справляют, и вся прелесть от надобности прямиком в реку, а оттуда – вплоть до Обской Губы… Ты и банку-то до сих пор не удосужился открыть. И всё потому, что гляделки не смотрят…

В больнице не хватает лекарств. Они делают примочки, однако нутром чую, что они мне будто мертвому припарки. Как текло из глаз, так и течет. Гной сплошной. Это меня совершенно не устраивает, потому что долго в этой богадельне нельзя мне прохлаждаться. Отлежу день-два и сделаю отсюда ноги, пока до смерти не залечили. Возможно, меня давно вычислили и только ждут нарочных, чтобы передать с рук на руки. Через полчасика, должно быть, вернется из аптеки матушка с лекарствами – я собственноручно выписал себе рецепт. В аптеке оно должно быть – за деньги у нас все есть. Сказал об этом врачу, тот ноздри раздул: своими средствами вылечим, не вмешивайтесь в лечебный процесс. Авиценна.

Тихий час. Я лежу и парюсь в душной палате. Мне бы на воздух, но нельзя. Выпишут за нарушение режима «содержания». Не выдержав, я встал с кровати и, спустившись со второго этажа деревянными ступенями, вышел-таки во двор и сел на лавочку.

Матушка задерживалась. По всем подсчетам ей давно следовало быть. Возможно, в аптеке не оказалось лекарств и она навострила лыжи в город. Антибиотик, уверен, мне помог бы.

Из-за угла стационара вывернулась фигура – мужик. Лицо у мужика помято, словно капот машины после аварии. На ногах ботинки с заклепками. На худых плечах спецовка. Как видно, слесарь из местных. Мужик опустил на тротуар стальной инструментальный ящик, положил рядом газовый ключ и, зажав между ног все это хозяйство, чтобы не убежало, принялся лазить по очереди в карманы. Однако в них не оказалось того, что он искал. Для верности мужик еще раз похлопал себя по карманам и тут, словно только что, заметил меня.

– Сигаретой не угостите? – с надеждой спросил он.

Мой ответ обескуражил его. Он вновь хлопнул себя по брючному карману и качнул головой: надо же так было случиться, брал с собой курить, а сигарет почему-то не оказалось.

На тропинку вывернулась из-за угла матушка и поспешила в нашу сторону. В руке она несла свернутый прозрачный пакет.

– Вот, купила, что ты просил.

Мужик округлил глаза, таращась в мою сторону.

– Так это он, Петровна? – спросил мужик, вскидывая брови. – Никогда не узнал бы. Что у тебя? Глаза болят?

– Чачин?

– Он самый!

– Сколько лет…

Я смотрел на друга и не узнавал. Напрочь стоптался человек: и рост не тот, и всё остальное, и выправка. Что с тобой стало, матрос?

– Никогда не узнал бы, – бормотал Чачин, качая головой.