В Маньчжурских степях и дебрях

22
18
20
22
24
26
28
30

Собственно, как слышал я от одного офицера, «подвиг» Рябова так и затерялся бы среди других подвигов, такого рода и никогда может быть о нем не узнала бы «вся Россия», если бы японцы, расстрелявшие Рябова, не подбросили на наши позиции письмо с описанием его последних минут, и письмо это не увидел совершенно случайно один из наших военных корреспондентов…

Повторяю, таких героев как Рябов в последнюю нашу войну у нас было более чем достаточно, и никому в голову не приходило кричать о них…

Не следует, конечно, их и замалчивать… По моему мнению, Рябов простой средний рядовой русский человек… Таков приблизительно и весь наш народ и вся наша армия…

Я пишу здесь о Рябове… Но повесть о Рябове есть и повесть о тех многих погибших бесследно «охотниках», вызывавшихся от времени до времени на биваках «на линию»…

В легенде о Рябове может быть сконцентрировались смутные слухи о них, об этих охотниках, возникавшие в войсках неведомо, как и неведомою какими путями… В легенде между прочим рассказывается о том, как Рябов ради безопасности (чтобы как-нибудь не признали в нем христианина) закопал свой тельный крест в землю.

Было ли это так на самом деле, невозможно сказать.

На картинке, изображающей казнь нашего героя, крест висит у него на груди.

Весьма возможно, что при рассматривании картинки кому-нибудь пришла в голову мысль, что лучше было бы, если бы Рябов крест снял… Возникли толки о кресте, вспомнился может быть какой-нибудь эпизод со сниманием креста, действительно имевший место в похождениях другого какого-нибудь «охотника»…

И в легенде прибавилась новая подробность.

Возможно также, что картинка не играла здесь никакой роли, а сам художник, отчетливо вырисовывая крест на груди Рябова, следовал лишь легенде…

Согласно легенде, Рябов хотя и зарыл крест в землю — умер, однако с этим же самым крестом на груди…

Вся остальная часть книжки посвящена легенде.

Я не старался передавать ее слово в слово… Я воспользовался ею лишь как темой и как готовой фабулой… Я старался лишь не погрешить против русского простого человека, заблудившегося в «незнаемой» стороне…

Рябова я, в меру моих сил и способностей изобразил таким, как о нем сложилось у меня представление по рассказам людей, знавших его лично, не фантазируя от себя ни на йоту.

Глава IV

Дверь в фанзу отворилась тихо, почти неслышно; из-за края двери выглянуло серовато-желтое, будто вылинявшее лицо с маленькими с припухлыми веками глазками, без жизни и блеска.

Глазки забегали по фанзе с предмета на предмет, остановились почему-то особенно долго ни одном из окошек, заклеенном промасленной бумагой… В этом окне бумага была прорвана.

Лицо было точь-в-точь как лицо китайского болванчика, выточенное из желтой старой кости или слепленное из лакированной терракоты.

За порог из-за двери шагнул невысокого роста человек в синей засаленной китайской курме и быстро, все продолжая оглядываться по сторонам, подошел к тому окошку, где бумага была прорвана.

Долго, не отрываясь, глядел он в окно, потом отошел от окна и сел на кан.