В Маньчжурских степях и дебрях

22
18
20
22
24
26
28
30

Может-быть, неприятель от него не дальше той скалы, что осталась позади.

Нет, нужно подвигаться вперед еще осторожней, чем раньше. Каждый шаг приближает его к неприятелю, а каждое неверное, неловкое движение — к смерти.

Снова мелькает мысль: «Цел ли кинжал?».

Снова он ощупывает сапог… Пока он соображал, не заблудился ли, а кругом была тьма и тишина; эта тьма и тишина подавляли его, захватили всего, словно пришибли… Он не только перестал ощущать, как за несколько минут перед тем, кинжал за голенищем, — он не мог даже сказать, что сейчас у него под руками — песок ли, земля ли или камень.

«Нет, тут кинжал»…

Опять он пополз…

Иногда, когда он сворачивал за камень или спускался в какую-нибудь неглубокую рытвинку или впадину, мерцавшая впереди звезда пропадала за углом камня или за краем рытвины.

Он выбирался на ровное место, а звезда словно выплывала откуда-то снизу… Точно она вместе с ним и скрывалась в рытвинах, пряталась за камни, точно следила за ним, за каждым его шагом.

— А, ты вот она!..

Тускло блестит она ему издали.

И это — что звезда то пропадала, то вспыхивала опять почти через равные промежутки — начинало мало-помалу раздражать его… Тот же болезненный зуд, какой испытывал он от ощущения постороннего тела в сапоге, дергал нервно раз за разом, минуту за минутой, давая нервам отдых только на мгновенье, чтобы снова загореться в них.

Словно глаз какой-то блестит ему из темноты.

Сверкнет, потухнет и опять блеснет…

«Ага, ты вот где!.. Ты опять выполз на чистое место».

Он нарочно стал задерживаться подольше за камнями и в рытвинах…

Тут ему было спокойней…

Тут даже звезда его не видит…

Иногда свет звезды казался ему необыкновенно ярким. Словно она разгоралась…

И ему было больно смотреть на нее.

Её короткие лучи словно впивались ему в глаза, словно слепили глаза. Словно смотрел он не на звезду, а на близко стоящую свечку.