Миссия доктора Гундлаха

22
18
20
22
24
26
28
30

— Разве мы нарушили таможенные предписания?

— Вовсе нет, меня не это беспокоит... Мною получен официальный документ из Сан-Сальвадора. Требуют вашей выдачи, и я обязан подчиниться. Есть ордер на арест вас обоих, весьма сожалею.

— Но по какому праву? — Голос отказывается служить Гундлаху.

— Вас обвиняют в похищении денег и убийстве. В подобных случаях мы не вправе отказывать.

— Я хотел бы связаться со своим посольством.

— С каким? С французским или немецким?

Он молчит, ноги у него становятся ватными. В дверь вваливается несколько солдат, Гундлаху заламывают руки за спину, связывают большие пальцы.

Откуда-то издалека слышит он крик Глэдис:

— Это недоразумение... Я член политико-дипломатической комиссии... По ее поручению...

Но Гундлах понимает: все пропало! Для него — все! Пошевелиться он не в состоянии, в висках стучит и стучит — это конец, конец! Сделав немыслимое усилие, он поворачивается к стоящей перед застекленной дверью Глэдис, видит слезы на ее лице и произносит сдавленным голосом:

— Не плачь! Переживем и это!

Он сказал это по-немецки, Глэдис немецкого не знала и не поняла; когда их обоих выводят, Гундлах повторил эти слова по-французски, и Глэдис кивнула. Но разве он сам верил в то, что сказал?

Глава 3

Все пошло под откос. Рычащая металлическая коробка без окон пахнет мазутом, потом человеческих тел и кожей от обивки сидений, пахнет войной и кровью. Их обоих привезли на самый конец взлетного поля, где стояли военные машины, пятнистые, коричневато-зеленые. Около трех часов дня запихнули в этот самый вертолет, где, кроме них, находились восемь парашютистов-десантников и два пилота. С Глэдис и словом не перебросишься: между ними — трое солдат, а напротив, у стенки, рядом с приоткрытой дверью, еще пятеро. Да и что сказать? Когда он чуть наклонялся вперед, ему был виден ее профиль.

Несущий винт свистел, от грохота шестисотсильного мотора раскалывалась голова. Одна-единственная мысль преследовала Гундлаха: вот так и попадают в руки врага... Хунта, которой их передадут в самое ближайшее время, переживает отчаянные дни, это противник ожесточившийся, раненый дикий зверь... Сколько еще ждать? До Сан-Сальвадора никак не может быть больше двухсот километров — если по воздуху. Когда вертолет начал спускаться, часы на руке соседа слева показывали без двадцати пять.

Ротор перестал вибрировать, что-то щелкнуло, и он замер; дверцу рванули и открыли до отказа. Гундлаха вытолкнули наружу под слепящие лучи солнца, подвели к одному из «джипов», втиснули на заднее сиденье. Глэдис — к другому, тоже затолкали между двумя солдатами. Повезли в сторону оливково-зеленых кирпичных бараков, мимо реактивных истребителей, уткнувшихся носами в бетон, мимо сгоревших вертолетов и распотрошенных французских «мажистеров» на трех «ногах». Вдали виднеется здание аэровокзала, красивое здание, гордость РИАГ А везде мешки с песком, патрули. Военный сектор огорожен забором с колючей проволокой в два или три ряда, сторожевые вышки, прожекторы — отсюда никому не вырваться... Ему вспомнилось, как он приземлился в Илопаньо минувшей осенью, когда его встретил Петер Гертель, корректный и услужливый. Никаких формальностей доктора Гундлаха здесь не ожидает, его принимают как важную персону. В известной степени это и сегодня так, разве стали бы они иначе тащить его сюда на вертолете? Или это просто единственно возможный путь, потому что партизаны перерезали наземные дороги?

Тут у солдат другая форма одежды — они в пропотевших куртках цвета хаки, чинов не различишь. В бараке он услышал жужжанье электрических пишущих машинок. На двери табличка «МААГ», пустой кабинет, жалюзи, верхний свет, из-за угла доносятся обрывки фраз... Это американцы! Здесь что, штаб американских военных советников? Вошел мужчина в гражданском костюме, щуплый, но весь как на шарнирах, голова сплюснута, глаза бегают, движения точно у дикой кошки — опасный тип.

— Мистер Гундлах, если не ошибаюсь?

Подошел к Гундлаху и разрезал шнур, которым были связаны большие пальцы.

— Мы пойдем к шефу. Один совет для начала: не играйте с нами в прятки. У нас много разных дел, кроме вашего. А о вас нам известно все.