Таков был мир триста лет назад, когда родился Левенхук. Этот мир только что начинал освобождаться от суеверий, едва начинал краснеть за свое невежество. Это был мир, когда наука только пыталась стоять на своих слабых, шатающихся ногах. Это был мир, когда Сервет[12]) был сожжен за то, что осмелился вскрыть и исследовать человеческий труп, когда Галилей[13]) был казнен за попытку доказать, что земля вертится вокруг солнца…
Антоний Левенхук родился в 1632 году среди ветряных мельниц, низких улиц и высоких каналов Дельфта, в Голландии. Его родные пользовались большим уважением, так как занимались плетением корзин и пивоварением, а пивоварение считается в Голландии высокопочтенным и уважаемым занятием. Отец Левенхука умер рано, и мать отправила его в школу, желая сделать из него чиновника, но когда ему исполнилось шестнадцать лет, он оставил школу и поступил в обучение в мануфактурную лавку в Амстердаме. Она была для него университетом… Представьте себе современного ученого, проходящего научную подготовку среди кип шерстяных и бумажных товаров, под звон колокольчика на кассовом ящике, в вечном соприкосновении с толпой голландских хозяек, отчаянно торгующихся из-за лишнего пенни… Но именно таков был «университет» Левенхука в продолжение шести лет.
Двадцати одного года он ушел из мануфактурной лавки, вернулся в Дельфт, женился и открыл собственную мануфактурную торговлю. В течение последующих двадцати лет о нем мало известно, за исключением того, что у него было последовательно две жены и несколько человек детей, большинство из которых умерло, а также с несомненностью установлено, что в это время он занимал штатную должность привратника в городской ратуше[14]) и одновременно развил в себе сумасшедшее пристрастие к шлифованию увеличительных стекол. Он где-то слышал, что если очень тщательно отшлифовать из чистого стекла маленькую линзу[15]), то сквозь нее можно видеть вещи в значительно большем виде, нежели простым глазом… Мало известно о нем в возрасте от двадцати до сорока лет, но несомненно, что по тем временам он считался совершенно невежественным человеком. Единственный язык, которой он знал, был голландский — малоупотребительный и презираемый культурными людьми язык рыбаков, торговцев и землекопов. Образованные люди того времени говорили на латинском языке, а Левенхук едва только умел на нем читать, и единственной литературой для него была голландская библия. Но нужно признаться, что его «невежество» оказалось для него очень полезным, так как, избавляя его от всякого «ученого» вздора того времени, заставляло верить только собственным глазам, собственным мыслям и собственным суждениям.
И это было для него как раз кстати, потому что не было на свете более упрямого и самоуверенного человека, чем этот Антоний Левенхук!
Замечательно забавно смотреть через линзу и видеть вещи в большем виде, чем они есть на самом деле! Что ж, покупать для этого линзы? Ну, нет, не таков был Левенхук! На свете не было более недоверчивого человека. Покупать линзы! Нет, он будет делать их сам! И в течение этих двадцати лет своей неизвестности он ходил к оптикам и обучался у них искусству вытачивать и шлифовать стекла. Он посещал алхимиков и аптекарей, совал свой нос в их тайные способы выплавлять металлы из руд и понемногу научился обращаться с золотом и серебром. Это был чрезвычайно упорный и настойчивый человек; он не удовлетворялся тем, что его линзы были так же хороши, как у лучших мастеров Голландии; они должны были быть лучше самых лучших! И после этого он все еще сидел и возился с ними много часов подряд. Затем он вставлял эти линзы в небольшие оправы из меди, серебра или золота, которые он вытягивал сам на огне, среди адского дыма и чада. В наше время исследователь покупает изящный блестящий микроскоп, поворачивает винт, заглядывает в окуляр и делает открытия, мало задумываясь о том, как устроен микроскоп. Но Левенхук…
Конечно, его соседи думали, что он немного «тронулся», но он упорно продолжал жечь и калечить свои пальцы. Он весь ушел в работу, забывая о семье и друзьях, просиживая целые ночи напролет в своей тихой и странной лаборатории, и в то время как добрые соседи над ним исподтишка подсмеивались, у этот человек научился делать мельчайшие линзы размером меньше ½ дюйма в диаметре, и притом настолько симметричные, настолько точные, что они ему показывали самые мелкие предметы в сказочно-огромном и ясном виде. Да, он был совершенно некультурный человек, но он один только в целой Голландии умел делать такие линзы, и он говорил о своих соседях:
— Не стоит на них сердиться; они ведь ничего лучшего не знают.
Затем этот самодовольный торговец мануфактурой стал наводить свои линзы на все, что попадалось ему под руку. Он смотрел через них на мышечные волокна кита и на чешуйки своей собственной кожи. Он отправлялся к мяснику, выпрашивал или покупал у него бычьи глаза и восторгался тонким устройством хрусталика внутри глаза. Он часами изучал строение овечьих, бобровых и лосиных волосков, которые под его стеклышком превращались в толстые мохнатые бревна. Он осторожно отсекал мушиную голову, насаживал ее мозг на тонкую иголочку своего микроскопа… и с каким восхищением он рассматривал все детали этого чудовищно большого мушиного мозга! Он исследовал поперечные сечения разных пород деревьев и, прищурившись, косился на семена растений.
— Невероятно! — проворчал он, увидев впервые большое грубое жало блохи и ножки вши.
Этот парень, Левенхук, был похож на молодого щенка, который, пренебрегая всеми правилами приличия и учтивости, с любопытством обнюхивает каждый новый предмет в окружающем его мире!
Как было уже сказано, на свете не было более недоверчивого человека, чем Левенхук. Он смотрел на одно какое-нибудь жало пчелы или ножку вши по нескольку раз. Он оставлял свои экземпляры торчать целые месяцы на острие микроскопа, а для того, чтобы рассматривать другие предметы, он делал новые микроскопы. И таким образом у него образовались их целые сотни! Затем он возвращался к этим первым экземплярам с тем, чтобы внести поправки в свои первоначальные наблюдения. Он никогда ничего не говорил о том, что он видит, никогда не делал рисунка до тех пор, пока сотни наблюдений при одних и тех же условиях не подтверждали ему, что он видит перед собой одну и ту же, точно определенную картину. Но и после этого он еще не был вполне уверен! Он писал:
«Человек, который в первый раз смотрит в микроскоп, говорит, что теперь я вижу то-то, а теперь то-то… И все же самый опытный наблюдатель может оказаться в дураках. Не всякий поверит, сколько времени я потратил на свои наблюдения, но я делал их с радостью, не обращая внимания на тех, которые говорили: стоит ли на это тратить так много труда и какой во всем этом толк?.. Но я пишу не для этих людей; я пишу только для философов!»
Так он работал двадцать лет в полном одиночестве…
Но как раз в это время, в середине семнадцатого столетия, во всем мире поднималось большое волнение. Там и здесь, во Франции, Англии и Италии, стали появляться люди, критически настроенные к вопросам науки.
— Мы не желаем больше слышать, что Аристотель[16]) сказал то-то, а Поп[17]) сказал то-то, — говорили эти бунтовщики. — Мы поверим только тому, что многократно увидим собственными глазами и тщательно взвесим на собственных весах. И мы будем прислушиваться только к ответам наших опытов и ни к каким другим.
И в Англии некоторые из этих революционеров образовали общество под названием «Незримая Академия», которая должна была быть действительно незримой, потому что человек, по имени Кромвель[18]), перевешал бы их всех как еретиков и заговорщиков, если бы услышал, какие странные вопросы они пытаются разрешить. Но что за опыты проделывали эти важные и степенные исследователи! «Посади паука в круг, сделанный из растертого в порошок рога носорога, и паук не сумеет оттуда вылезть»— говорила мудрость того времени. И что же делали «незримые академики»? Один из них приносил нечто в роде растертого в порошок рога носорога, а другой приносил в бутылке небольшого паука. Академики толпились вокруг, держа в руках высоко поднятые свечи. Гробовая тишина… быстрый эксперимент… и вот их доклад о нем:
«Был сделан круг из порошка рога носорога, в середину его был посажен паук, но он тотчас же убежал»…
Вы скажете — просто. Несомненно! Но вспомните, что один из членов этой Академии был Роберт Бойль, основатель химии, а другой — Исаак Ньютон[19])! Такова была эта Незримая Академия, которая впоследствии, выйдя из своего тайного научного подполья, получила громкий титул Английского Королевского Общества. И это Общество было первым слушателем Антония Левенхука! В Дельфте был один человек, который никогда не смеялся над Антонием Левенхуком. Это был некий Ренье де-Грааф, которого лорды и джентльмены из Королевского Общества сделали своим членом-корреспондентом, потому что он написал им о некоторых интересных вещах, которые он открыл в человеческом яичнике. Как ни самоуверен и подозрителен был Левенхук, он все-таки разрешил Граафу посмотреть через свои «магические глаза», через эти маленькие линзы, равных которым не было ни в Европе, ни в Англии, нигде в целом мире. То, что Грааф увидел через эти «микроскопы», заставило его устыдиться своей собственной славы, и он поспешил написать в Королевское Общество:
«Попросите Антония Левенхука сообщить вам о своих открытиях».
И Левенхук ответил на запрос Королевского Общества со всей самоуверенностью неуча, не сознающего глубокой философской мудрости тех, с кем он разговаривает. Это было длинное письмо, касавшееся всех вещей в подлунном мире, написанное с забавной простотой и безыскусственностью на разговорном голландском языке, — единственном, который он знал. Озаглавлено письмо было так: «Перечень некоторых наблюдений, сделанных с помощью микроскопа, изобретенного мистером Левенхуком, относительно строения кожи, мяса, жала пчелы и т. д.». Это письмо очень удивило и позабавило ученых и высокомудрых джентльменов из Королевского Общества, но в действительности они были искренно поражены чудесными вещами, которые Левенхук, по его словам, мог видеть через свои замечательные линзы.
ebooksa